Ирина Горелик
Рыжая книжица
для детских людей
Мои ушки, как ватрушки:
две на рыжей голове.
На щеках моих веснушки,
Словно крошки на столе.
Мама тут не виновата,
Папа тут не виноват,
Что не руки, а лопаты
Из-под плеч моих торчат.
Это матушка природа
Поступила, как свинья.
Раз в семье не без урода,
Пусть уродом буду я.
Пусть, как флаги, реют ушки
Над бедовой головой
И чирикают веснушки, —
Значит, я еще живой!
Едовитые стишки
Раскинулась царицей на тарелке
Моя колбаска с розовым лицом.
И рядом булка, теплая, как грелка,
И голубой стаканчик под яйцом.
Я это нарисую на картонке,
Не пожалею времени и сил,
Чтоб поняли далекие потомки,
Что я ужасно завтракать любил.
Я смело яблоко беру,
И маленький зеленый мячик
Уже не вырвется из рук
И от меня он не ускачет.
И брызнет кисло-сладкий сок
тогда из кожаного бока,
И засияет этот бок
такою раною глубокой.
И с подбородка я сотру
Платочком яблочные слезки
И от кислятины во рту
сведет какие-то железки.
Я семечки заброшу в рот,
И яблоко умрет навечно:
ведь ни одно не прорастет
Во мне из семечек, конечно.
Я кушаю только со сказкой
И маму то ревом, то лаской
Читать за столом заставляю.
Все съем и ее поздравляю.
Про курочку -рябу я слушал
И супчик куриный покушал
Про сказку о доброй буренке
Наелся коровьей печенки
Гусей-лебедей мне читали-
Гусиной крылышко дали
Под “Трех поросят” я парную
Поел отбивную свиную.
Я детским писателем стану
И стану ходить в рестораны
Не буду писать про зверей,
А буду писать про людей.
Писать про людей безопасно.
Не съест их ребенок ужасный.
Вдруг книжки мои за обедом
Полюбят читать людоеды?
Сад на даче весь в солнечных кляксах
Как цыплята, в саду абрикосы
Осень сливы роняет, как плакса
И осыпались юбочки розы
Листья клена, как лапки у гуся
У крыжовника глазки кошачьи
И смородины красные бусы
Разгораются жарче и жарче.
Мы все в желтые сложим лукошки
И разложим по плошкам и вазам
Мама крикнет:”Но есть понемножку”.
Да-да-да! А хотелось бы сразу.
Сушеные фрукты купил Михаил.
Он фрукты сушеные очень любил
Когда его папа ремнем доставал,
Он с горя сухие продукты жевал.
Подрос Михаил и басит он, как шмель,
И сам кого хочешь достанет теперь.
Теперь обожает он мокрый компот,
А папа теперь сухофрукты жует.
Люблю бисквит, люблю бисквит,
Когда глазурью он покрыт,
Когда он коркой глянцевит,
Когда вареньем он кровит.
Люблю блины, люблю блины,
Когда большие, как слоны,
И невесомые, как сны,
И в масле с каждой стороны!
Я сообщить имею честь
Одну, но радостную весть:
Что у меня цель жизни есть:
Их есть.
Зверовитые стишки
Осел не родственник осе,
Хотя мы родственники все
И осы не растут в осоке
И на осинах невысоких.
И осьминоги с осетрами
С осой не знаются домами.
И Осло осам не столица.
И оспе осам не привиться.
Оса, осипший голосок
И полосатый поясок.
Сидит верхом на абрикосе.
И у нее на крыльях — осень.
Дружил Улитка с Черепахой
И Черепаха с ним дружил.
И каждый из друзей без страха
За друга голову б сложил.
И оставался на дороге
Сто лет, а может, двести лет
От черепахи след широкий
А от улитки — узкий след.
Но Черепаха и Улитка
Всегда грустили об одном,
Что никогда, открыв калитку,
Войти не смогут к другу в дом.
По земле идет солдатик
Без шинели и винтовки
Он прекрасный, красный, красный,
Он с фонтанчиком усов.
Он в семью свою приходит-
Семь солдатиков по лавкам.
Нету танков -самолетов
У его большой семьи.
У солдатика шесть ножек
Или, может быть, шесть ручек.
У солдатика узоры
На оранжевой спине.
Он жучок. С семьею вместе
Вечера он коротает
И жучки, как капли крови,
На морщинистой коре.
Молча бездомная кошка
Взад и вперед по помойке
Мягкими ходит шагами
Смотрит большими глазами
Сядет на холмике грязном
Тоненьким голосом скрипнет-
Это кошачья молитва:
Бог у котов тоже кошка.
Две мушки, две крошки
Наелись окрошки
Уселись в стакане
Стучать хоботками.
Сначала их папка
Гонял своим тапком
Потом из стакана
Их выгнала мама.
дадут окрошки
всего пол ложки
А шум на неделю,
Как целую съели.
Меховая обезьянка
Красный рот, седая грудка,
Просыпаясь спозаранку,
Шепчет мне на ухо: утро.
Вот мы с нею побродили
По холмам моей подушки,
Пару рож изобразили
Уморительных друг дружке.
Вот такой мы с ней народец.
Как мне жаль, что папа с мамой,
Мне сказали, происходят
Не от этой обезьяны
Черный котик, черный котик
Лижет бархатный животик
Или прыгает, как мальчик
Котик- черный одуванчик.
Черный котик, черный котик,
Как флажок твой черный хвостик
И щекотные усишки
У ушастого котишки.
Черный котик, черный котик
больше молока не хочет.
Лапки холодны и лобик-
черный маленький сугробик.
Он покинул белый свет
Он уплыл в свой черный цвет.
Тьма тебя нам не воротит,
Черный котик, черный котик.
Есть слово “собака” во всех языках
Иначе звучит, одинаково значит.
Но только понять невозможно никак,
Как слово “собака” звучит по-собачьи.
Я сначала думал:дождик
Он раскидывает сети.
Как кого-нибудь поймает,
Так с собою унесет.
А потом я думал: дождик
Это бог в корыте неба
Шмотки райские стирает,
Пенит тучи над землей.
А еще я думал: дождик
Капли каплет из пипеток,
Так он осенью-весною
Насморк лечит сразу всем
Но теперь я понял: дождик-
это стая крокодилов,
Залетев на небо, плачет,
Что вернуться им никак.
Людовитые стишки
Жила -была девчонка
Вся в капельках веснушек.
А глазки, как крыжовник.
А ротик, как хурма.
Ей солнышко светило,
Кудряшки золотило,
И птички на деревьях
Цвели, как бахрома.
Жила-была девчонка
И куколок вязала,
Тропинки вышивала
И дождики плела.
Когда она исчезла
И это все исчезло,
Никто не удивился.
Такие вот дела.
На коленке кровоточит
Ранка в рамочке зеленой.
Кровь, как аленький цветочек,
А цветок на вкус соленый.
Я когда упал, заплакал,
Этим делом огорченный
И из глаз моих закапал
Слезный дождь, опять соленый.
Я соленый-удивленный.
Здесь какая-то загадка…
Может, потому соленый,
Что живется мне несладко?
Он очень скучно жизнь свою прожил.
Он зайцем на автобусе не ездил,
С пилотом самолета не дружил
И лифт не объезжал в чужом подъезде.
В кино билетик лишний не стрелял,
По телеку Швацнеггера не видел
Он даже Марка Твена не читал
И ничего не слышал о Майн Риде.
Над заводной машинкой не дрожал
И не держал в руках хоккейной клюшки.
Я даже плачу, как его мне жаль.
Бедняга Александр Сергеич Пушкин!
Это кто из-под панамы
Смотрит хмурый и упрямый?
Или чья это в фуражке
Плутоватая мордашка?
Что за тип в огромной кепке:
Цепкий глаз и мускул крепкий?
Или это кто в берете
Всех примернее на свете?
Это я такой пригожий
Перед зеркалом в прихожей!
Неужели шляп строенье
Так меняет настроенье?
Да, людей на земле очень много!
Больше, чем холмов и порогов,
Больше, чем лесов и полей,
Больше, чем синиц- журавлей.
Нет, людей на земле очень мало
Меньше, чем ружей и палок
Меньше, чем ножей и вилок,
Меньше, чем крыс и бутылок.
Я замерз, ударил ногу,
разорвал на попе брюки,
Растянулся у порога,
Поцарапал кошкой руки,
Абажур разбил у лампы,
После киселем облился,
И тогда спросил у мамы:
Для чего же я родился?
Тут сказала мама: “Здрасти!
Знает и ребенок малый:
Человек рожден для счастья!”
Что ж ты раньше не сказала?
Я купаюсь. Я в волну
Завернулся, словно в шубу
И в чешуйчатых доспехах
Бьются рыбы в глубине.
В небе солнце, как калач
В печке огненной печется
Черным камешком из пекла
Птица падает ко мне.
И ребят на речке — куча
И такой сегодня случай,
Что ни облака, ни тучи
Не повисло над волной.
Почему же друг мой лучший
Друг мой лучший, самый лучший
Самый лучший друг мой лучший
Не купается со мной?
Я бы выпил молока,
грея руки о бока
чашки с золотой каёмкой,
Но оно покрыто пленкой
Тонкой, как крыло жука.
Я бы рисовал моря:
в них купается заря,
горизонт блестит , как шпага,
но тетрадная бумага —
только клетки да поля
Я от ужаса дрожу:
Вдруг я сыном прихожусь
Той носатой грозной птице,
Что теперь мне ночью снится,
Или скользкому моржу?
Я в иголочках хожу,
Как положено ежу,
Или нет- я обезьянка.
В общем, у меня ветрянка:
я в горошек весь лежу.
Мне мальчик нравился один,
а он дразнил меня дурашкой.
И сердце дрыгалось в кармашке,
Когда он мимо проходил.
Мне мальчик нравился другой.
Он бил меня на переменке
И мне морозило коленки,
Когда он взмахивал рукой.
Теперь мне белый свет не мил-
Я от любви теперь свободна:
Никто-никто уже полгода.
Меня не бил и не дразнил.
Наверно, перепутали
давным -давно, в роддоме
Меня с каким-то мальчиком:
Сережей или Ромой.
Да, я похож на папу,
Да. я похож на маму.
А вдруг на них похожи
И Рома, и Сережа?
Придут чужие люди
И скажут мне, такому:
Пойдем, пускай здесь любят
Сережу или Рому.
Но я отвечу прямо
Но я отвечу круто:
Нет! Я-то папу с мамой
Ни с кем не перепутал.
Мне подарили классный велик
И сумку под названьем “спорт”.
Постель мне мама на ночь стелет.
И папа чай мне в чашку льет.
Ну что вы, люди, в самом деле:
такое множество хлопот
о маленьком пугливом теле,
в котором троечник живет.
Вот бежит трамвай счастливый,
Солнце лбом своим бодает,
Красный бок его лоснится
На луче на золотом
Он в игру одну смешную
Днями целыми играет:
То проглотит человечков,
То их выплюнет потом.
Но когда-нибудь окошки
У трамвая поседеют
Будут искры, словно слезы,
Сыпаться с его рогов.
Как по лезвиям, по рельсам
Побежит он, холодея.
Далеко. Там из трамвая
Поналепят утюгов.
Мы играем в футбол
или так на скамейке сидим.
Застекленные в лужах
портреты деревьев лежат.
Вдруг запикает тонко
какой-то свисток в тишине
И мы все побредем
по подъездам своим, по домам.
Я в кровати лежу,
досыпаю бесстрашные сны.
В них летаю легко
или смело ныряю в волну.
Только вдруг среди сна
кто-то жалобно заверещит,
Я проснусь и пойму
что мне в школу зачем -то пора.
Я читаю под лампой
про всадника без головы,
И моей голове
от настольного света тепло
Много раз пропиликает
что-то опять в тишине:
Это время скулит,
как щенок бесприютный скулит.
Я люблю в ладоши хлопать,
И мороженое лопать
Я люблю кричать: победа!
В шашки выиграв у деда.
И люблю я в воскресенье
Суматоху и веселье!
Рано всех люблю будить,
С папой по лесу бродить
В барабан на праздник бить
И еще люблю любить.
От выросшего ребенка другим детям
Луна- золотая заплата
На шелке Ночного халата
Проснись, моя радость, проснись.
У кошек прохладные глазки
У мошек воздушные пляски.
Проснись, моя радость, проснись.
Жуки и шмели напевают,
когда мимо нас проплывают
Проснись, моя радость, проснись.
Проснись, посмотри, моя дочка,
Как в озере плещется ночка.
Проснись, моя радость, проснись.
