Могу ли я написать тебе “здравствуй”? Прошло тринадцать дней, как я тебя не видел. Ты снилась мне. Будто ты монашка, и я прижимаюсь к твоему черному подолу, потому что боюсь самолёта, который летит на нас, как хищник. Ты накрываешь меня сверху телом, раскинув руки. Помнишь, мы с тобой говорили, что ты обязательно пришлешь мне оттуда весточку? Но ее нет. Может быть, пока не позволено? Вчера я сказал бабушке, что ты поступила правильно, а она меня ударила по лицу и заплакала. Мне кажется, она ничего не поняла. А я понял. Я вообще-то редко тебя понимаю.Все твои поступки кажутся мне или слишком простыми, или слишком сложными. Я, например, никогда не понимал, почему ты прожила с папой целых семнадцать лет. Ты терпела его тиранство, не чувствовала, что и ему это вредит. Он хороший человек, а рядом с тобой сатанел. Вы просто противопоказаны друг другу. Слава богу, он сам решился уйти, и с Леной счастлив. А ты в сорок лет осталась одна. Этого бы не было, если бы ты раньше правильно проанализировала ситуацию. И еще не понимаю, почему ты ушла со студии. Ты же по-настоящему любила это дело и иногда снимала очень хорошие документалки. Особенно последний фильм про женщину, которая не умеет говорить прозой, а только в рифму. Неужели ты ушла, потому что Саша сказал гадость об этой женщине? Он же отличный оператор. Я, между прочим, видел, как ты ему дала по физиономии. Не подглядывал, просто мимо проходил, а дверь была приоткрыта. Ты знаешь, мне кажется, мы обо всём ещё поговорим. Я тебя спрошу о многих вещах, и теперь-то ты ответишь. Вчера я начал читать твоё любимое «Детство» Толстого. Всё-таки довольно скучно, и детские комплексы так прямолинейно описаны. По-моему, единственная замечательная глава — это о похоронах маменьки.Ты, наверно, снова упрекнешь меня в отсутствии воображения и в том, что я способен понять только то, что сам пережил. Ну, я-то это по-другому пережил, ты знаешь. Или, может,не знаешь? Я, когда говорил с тобой, был уверен, что ты меня слышишь. А когда наши родственнички в комнату заходили, я тут же делал вид, что заснул. Они, по-моему, офонарели от моей черствости. Мать лежит в гробу, а я рядом храплю себе спокойно. Что в точности я тебе говорил, я всё же не помню. Болтал, и было так легко, даже радостно, что ты рядом лежишь и слушаешь. А ответить не можешь просто потому что нельзя. Я не сержусь на тебя, что ты меня оставила. Я так пишу, потому что всякие тётки причитают: му-сю-сю,как же она могла о сыне не подумать. Я понимаю, что ты именно обо мне и подумала. Ты просто понимала, как мы искрим друг об друга, и что так дальше невозможно. Я видел, ты всё делала, чтобы вылезти из чёрной ямы. Таблетки, которые ты пила, я узнавал, это очень сильные антидепрессанты. Ты почти три года пыталась выкарабкаться и не смогла. Как ты говорила, собрать мозги в кучку не сумела. Конечно, ты меня страшно тиранила, я злился бешено, что каждый мой шаг ты держала под прицелом. Однажды, когда мы ругались в очередной раз, ты назвала меня папиным именем, и мне вдруг показалось, что я у тебя просто заложником вместо отца, и ты мстишь мне вместо него. Иногда мне хотелось, чтобы ты исчезла. Знаешь, вот я думал, когда человек со всей страстью в какой-то момент хочет смерти близкого, ведь у бога это должно быть не в счёт. Он ведь не может не понимать, как нам трудно друг с другом и что это просто взрыв такой в чувствах, чтоб всему человеку не лопнуть. Катька говорит, что кончают с собой только слабые люди. Это чепуха. Разные люди по-разному. Например, ни Цветаеву, ни Маяковского слабыми не назовешь, правда? У человека, я заметил, душа имеет обыкновение возрождаться даже после сильнейших потрясений. Но когда-нибудь эта способность утрачивается. То есть у глубоко ранимых людей количество возрождений очень ограниченно. Вот я и думаю, что человек уходит сам, когда его душа изжилась, когда больше не может возрождаться, когда рана на ране сидит и не затягивается. Это как гемофилия. Кровь не свертывается, и всё, вытекает до конца. Пока хоть капля осталась, можно ещё попробовать реанимироваться. А когда в жилах пусто, так и пытаться нечем. Я правильно тебя понял? На похоронах мы с тобой выглядели лучше всех. Оба спокойные, красивые,нарядно одетые. Все плакали, кроме нас. И отец плакал. Обниматься ко мне лез. Лена офигительные розы принесла. Представляю, как она их выбирала. Даже не торговалась, наверно. А я через три дня после похорон решил твой архив разобрать. Мне всегда до зуда любопытно было, что ты пишешь. Я слышал, как ты сказала бабушке, когда у тебя несколько лет назад сердце болело, что если с тобой что-то случится, пусть она все твои бумаги и письма отдаст Лене. Я страшно обиделся, почему не мне. Но теперь же ты всё равно Лене бы свой архив не завещала. Ах, ах, какой я ужасный, да? Но ты же умная,мама, ты должна всё понимать. Особенно теперь. Люди дурацки бояться смерти, хотя отлично знают, что она их ждет, и всех ждёт. Мне с пяти лет снилось, что ты умираешь. Я отрыдался в этих снах на всю жизнь. И перестал бояться. Думаю, мы совершенно ненормально обожали друг друга. И устали от этой зависимости. Помнишь, как я тебя дурой назвал, когда ты мне на велосипеде не дала поездить? Ты три дня молчала потом. Как изводился я этим молчанием. Вообще твоя способность замолкать чудовищна. Я мечтал, чтобы ты лучше визжала, как Катькина мать. А до архива твоего я так и не смог дотронуться. Открыл ящик, сидел над ним час, потом закрыл. Может, я его сожгу, так и не разобрав. Вдруг твои никем не читанные рассказы гениальны? Или наоборот совсем бездарны. Жутко и то и другое. По идее, моё письмо должно быть залито слезами. Но никто от меня слёз не дождётся. И твоих любимых стихов на поминках, как Лена, я читать не стану. На сорок дней опять соберутся щи есть и Бетховена слушать. А я наверно уеду на дачу.
Мама! Странно, что я всегда говорил это слово, но никогда не писал. Ведь это моё первое к тебе письмо. Мы тринадцать дней назад впервые в жизни расстались. То есть впервые в смерти. На могилу я раз пять за эти дни ездил. Стоял, как пенёк, около твоей горки, обложенной сдохшими цветами, и ждал, что ты как-нибудь мне дашь о себе знать. Думал, может, птица на голову сядет, как у Тарковского в «Зеркале», или ветер вдруг взвоет около меня, или чёрт его знает, какая-нибудь радуга без всякого дождя проступит на небесах. Ничего не произошло. Я и понял, что в могиле этой тебя нет. Зачем же люди ходят на могилы? Я на кладбище всякий раз видел одну молодую женщину, она сидела прямо на траве в белом платье. Однажды я рано пришел, её ещё не было.Ну и подошёл к той могиле, увидел, что у неё умер пятилетний сын год назад. А на могильной плите стояла деревянная миска с вишнями. Она ему фрукты носит, представляешь? Ходим на могилы, потому что куда же еще ходить. Только я тебе ничего не ношу. Кстати, ленины цветы сразу спёрли. Что я ещё делал в эти дни? Моуди читал «Жизнь после жизни» и «Жизнь после смерти».Наверное, ты знаешь эти книги. Автор — врач, и собрал свидетельства нескольких тысяч человек, которые во время клинической смерти пережили приблизительно одно и то же: кто с богом разговаривал, кто с помершими близкими, кто видел «свет в конце туннеля», ну и т. д. Так все серьезно, солидно. А на самом деле туфта. Он же сам говорит, что во время клинической смерти мозг ещё жив, настоящая смерть наступает, когда мозг погибает. Да мало ли какие сны нам мозг может показать, пока живой. Мы этих снов ночами вон сколько видим и понять не можем. Поэтому всё это неубедительно. Кроме того, я спрашивал у Ольги Васильевны, помнишь, бабушкина знакомая, она же реаниматологом всю жизнь работала. Так она ни одного такого рассказа от переживших клиническую смерть не слышала. Да, ни единого. Где же этот Моуди-то их откопал? Может, лично вообразил для самоутешения после смерти какого-нибудь человека, без которого ему теперь не живётся. А ведь я вру, что весточки совсем от тебя не получал. Помнишь, летом, на даче: именно тогда ты мне пообещала, что когда умрешь, найдёшь способ сообщить о себе, ты мне еще говорила о рассказе Сэлинджера «Тэдди», что он тебя когда-то поразил близким тебе отношением к смерти. Нашел я этот рассказ. Удивляешься, что я столько всего за эти 13 дней нашел? На самом деле я и не искал. Всё само ко мне приходило. На второй день после похорон я увидел Моуди на книжной раскладке возле рынка, денег не было ни копья. Я еще подумал: если мне так нужно, то эти книги сами меня найдут. Немножко всё это смешно, правда? На следующий день прибежала Татьяна Павловна, артистка твоя, и принесла обе. Пробормотала какие-то неуклюжие чуткости, книжки положила на кухонный стол и убежала. А с «Тэдди» и того проще. Иду по улице. Навстречу баба Тома. В руках книжка Сэлинджера. Говорит, что купила для папы, потому что он давно хотел. И мимоходом так добавляет, мол, может, сам папе занесешь. Я сказал, что занесу, и сразу побежал читать. Сильный рассказ. Ты, наверно, имела в виду там пример с человеком и его собакой? Вот этот кусок? “…Если бы ему приснилось сегодня, что его собака умерла, он бы очень-очень мучился во сне, потому что он ужасно любит свою собаку. А проснулся бы — и увидел, что все в порядке. И понял бы, что все это ему приснилось. … если бы его собака и вправду умерла, было бы совершенно то же самое. Только он не понял бы этого. Он бы не проснулся,пока сам не умер”. Да? Или там, где Тедди говорит, что глупо бояться смерти? “ Ты ведь просто бросаешь свое тело ко всем шутам… И все. Тыщу раз все это проделывали. А если кто забыл, так это еще не значит, что ничего не было. Так глупо”. Мне не хочется говорить, что я в это не верю. Тем более, что всего месяц назад ты будто специально направила меня к этому рассказу. Но я всё-таки не верю, мам. Смеёшься? Спрашиваешь, кому же я тогда пишу? Поймала. Помнишь, когда мы с тобой говорили о боге, ты сказала, что я на самом деле верю, только сам этого не понимаю. Знаешь, что я первое сделал, когда мне сказали, что ты умерла? В зеркало посмотрел. Какой я теперь? А там та же круглая рожа и голубой воротничок под ней. Потом вышел на улицу и богу говорю: верни маму. А он засмеялся. Честное слово. Я прямо услышал. Ты можешь спросить его, чего это он так развеселился? Ну смотри, как странно. Всем, чем я думаю, я уверен, что Там ничего нет. Миллиарды людей здесь немножко побыли и канули, ни слуху, ни духу от них. Когда я ночью стою у окна и смотрю долго в небо, я отчётливо чувствую, как ничто засасывает меня, как меня не становится. Но когда ты умерла, я обратился к богу, в которого не верю. Но теперь пишу тебе и жду, что ты подашь какой-нибудь знак, да ещё хочу, чтобы ты бога о чём-то спросила. Неужели каждый неверующий верит и каждый верующий не верит? Неужели такая вера — не-вера дана человеку от рождения просто как инстинкт? Или именно это и есть сам инстинкт самосохранения? Потому что, если бы я точно-точно знал, что тебя нигде нет, я бы не смог жить.
Ходил вчера к дяде Васе, к рыжему с первого этажа. Ты помнишь пару месяцев назад отец умер у него, и он с тех пор не просыхает. Пошёл я к нему с бутылкой водки. Он так рад был. Выпил три рюмки, стал плакать и говорить, что перед отцом виноват. Я спросил в чём. А он: «Виноват, виноват, «- и ни слова больше. Потом он про тебя спросил, почему ты. Я сказал, что не знаю, и ушёл. Я себя виноватым не чувствую, хоть в последнее время и вёл себя с тобою как дрянь. Я ненавижу в людях их дурацкое чувство вины, которое к ним приходит только тогда, когда кто-то помирает. Прямо как будто специально ждут, когда кто — нибудь подходящий умрёт, чтобы поизводиться чувством вины. Вот только вчера он ещё гадил человеку, а завтра тот умер, и он сразу:»О, как я виноват перед ним!» А воскресни умерший, так этот виноватый через два дня всё по новой начнет. Гадость. Эх, как я раньше забыл тебе сказать? Брошка через неделю после тебя умерла. А ведь она ещё не старая была. Ты её котёнком принесла, когда я в девятом классе учился. Она очень странно умерла. Я пришёл домой из универа и увидел её лежащей на полу посередине комнаты. Не знаю, можно ли так про кошку сказать, но она была без сознания. Я поволок её к ветеринару, он сказал: похоже, что она упала с большой высоты. Но я-то точно знаю, что не падала. Три дня она ещё пожила, лежала в твоей соломенной корзинке, я сам ей уколы делал. А через три дня я утром проснулся, подошел к корзинке, а Брошка уже окоченела. Мне кажется, она просто не вынесла твоей смерти. Говорят, такое бывает с животными. Одна смерть вокруг меня.Не означает ли это, что
Вот уже библиотеку закрывают. Я тебе в научке пишу, в зале периодики. К семинару пришёл готовиться. Помню, как ты меня сюда однажды брала, когда мне лет восемь было. Сама чего-то писала, а мне дала какую-то жутко смешную книжку про свиненка по имени Дыркорыл. Он сочинил стихи: » я Дыркорыл, я Дыркорыл, а дальше я забыл». Мама всё свет тушат
