Мой театр
«Любите ли вы театр?…» помните, в пьесе Володина «Старшая сестра» ( монолог из Белинского) в прекрасном исполнении Дорониной. Помните?
Так вот, я сразу отвечаю: — Люблю! Люблю с самого детства. Когда, будучи взрослой, я попала за кулисы оперного театра после большого перерыва, я чуть не потеряла сознание от этого смешанного запаха бутафории, грима, декораций. Запах немножко затхлый и такой близкий, родной. Не то что бы, как говорят, с молоком матери впитала, нет. Лет с семи, но на всю жизнь. Я чувствовала, знала, что у меня есть голос, и твердо отвечала на вопрос «кем ты хочешь быть, когда вырастешь?» – Певицей! С мамой-хористкой оперного театра Минска,я ходила в театр очень часто и, участвуя в некоторых спектаклях, бегая за кулисами и сидя на репетициях и спектаклях, я выучила весь текущий репертуар. И дома, завернувшись в какую-либо занавеску, пела за Болотина графа Альмамвиву в «Севильском цирюльнике» Россини, за Кроз – Джильду в «Риголетто» Верди, за Млодек – Микаэлу в «Кармен» Бизе, за Друкер – «Тоску» Пуччини, за Денисова в « Онегине» Чайковского. Я помню Ларису Помпеевну Александровскую – ведущая актриса минского театра, краса и гордость Белоруссии. Я знала все ее партии, пела также за все мужские и, конечно же, женские голоса, все увертюры, даже первое «БУМ!» на литаврах в «Онегине»! Как оказалось, я до сих пор много помню. Вот прима балета Николаева, танцор Дрейчин, как они после соло прибегали за кулисы и тяжело дышали, потом выскакивали – и не раз! – на поклон, как ни в чем не бывало. А вот чета Кремаревских, он балетмейстер (мне нравился его сын Эдик), это он уговорил маму забрать меня из балета. Еще одна маленькая деталь для общей картины. Мне хорошо запомнился добросовестный рабочий бутафорского цеха Виктор Веракса. Добрый, влюбленный в театр, но какой-то «не такой». Небольшого роста, совсем юный, жеманный, весь накрашенный – черные брови, красные губы, как на сцену. Я заметила, что над ним смеялись, но любили его. Конечно, смешно: мужчина красится, как женщина. Мне тогда и невдомек было, в чем кроется такая особенность. Думала, просто чудак.
Помню дирижера Петрова, под его палочку я танцевала соло в балете «Копелия» Делибе, был ещё главный дирижер Гитгарц, но я его боялась, он был злой. И помню фамилию директора театра – Ганелин.
Тогда театр еще был не достроен, и коллектив выезжал на гастроли по разным городам Белоруссии. Театр был создан в 1932 году, с этого года у меня сохранилась мамина трудовая книжка. Мам тоже пела с детства, и мой дед – ее отец- тоже пел, но учиться у мамы не было возможности. Она плохо читала, плохо писала, конечно, что может дать человеку 4 класса еврейской школы. Она была 1902 года рождения. И только в 1930 г. Осуществилась ее мечта, она поступила в хоровую студию, которой руководил Полонский, кстати, я у него потом тоже пела в хоре Дворца пионеров. Студия влилась в театр. Маме соло не давали, но поскольку она была артистична, то в мимансе, когда нужен был какой-нибудь образ, ее занимали. Например: в Онегине на балу у Лариных было много гостей и среди них (как у Пушкина) «…Скотинины, чета седая, с детьми всех возрастов, считая от тридцати до двух годов…»Мама была эта многодетная барыня, очень хлопотливая и смешная. Дома в Минске висела ее фотография в гриме с венком на голове, очень красивая, она была не типичная еврейка – блондинка с голубыми глазами и небольшим носиком. Я повторюсь, но мне так и видится перед глазами на ней длинное до пола вечернее платье, зеленое с белым горохом, и на поясе выложен жемчугом замысловатый узор. Молодая, красивая. Это для приема в Кремле.
Если б не война!
Если б не война, я бы окончила свою Белорусскую школу, музыкальную школу, поступила бы в Консерваторию, там в родном городе, как моя самая близкая школьная подруга Элла Щелковец, (мы с ней даже дуэтом пели) и также, как она поступила бы в этот мой родной театр, пела бы Татьяну, как всякое лирическое сопрано, а она — Розину, как колоратура.
Если бы…
Война переписала все судьбы по-своему. Я окончила Саратовскую Консерваторию. В моем дипломе аж три специальности (такое выдавали редко): оперная певица, камерная певица и педагог музыкального училища. Ни одна из написанных в дипломе специальностей не сработала. В силу семейных обстоятельств появилась четвертая. Я стала эстрадной певицей. Но я не жалуюсь. Главное, вся моя жизнь – сцена. Лауреат эстрады, орден «Знак Почета», медали за трудовую доблесть, трудовое отличие, 40 лет на одном месте – тоже неплохо! А?!
Остальные радости в семье, детях, внуках.
Опера осталась моей прекрасной мечтой. Театр – вечной любовью.
Голос
В сознательном возрасте, (если 8 лет – сознательный), на вопрос «Кем ты хочешь быть?» я твердо отвечала: буду петь! Я стала певицей, хотела оперной, но жизнь повернула по-своему. Она привела меня к эстраде, в хорошем смысле и не жалею об этом.
Хороший голос нужно беречь, как замечательный, уникальный инструмент. Не зря определено законом, что два-три дня в месяц певица должна молчать.
Один из случаев, когда я была уверена, что потеряю голос, произошел со мной вначале профессионального, творческого пути. Концертная группа выступала в Летном училище в Саратовской области. Ночевать нас разместили скопом, всей группой в большой деревянной избе – гостиницы не было. Многим известно, что артисты вечерами после выступлений хотят есть. Решили пойти в Ж/Д ресторан, он работал круглосуточно, находился напротив нашего дома, нужно только пересечь площадь. Время года – март. Днем пригрело солнышко – развезло. Не зря поговорка: «Февраль отпустит – март подберет»! Действительно, днем не пройти, не проехать: ямы, траншеи, колеи. Женщин выручали резиновые сапоги – универсальная обувь, надевались на туфли с каблуками. Мужчинам в галошах – хуже, мелкие. К вечеру резко похолодало. Всю площадь затянуло льдом. До ресторана добрались скользя. Тут я всех рассмешила очередным «шедевром» своей юной наивности. Подхожу к буфету. На витрине двухъярусная ваза, внизу странной формы пирожки (потом узнала – «растегаи». На верхней тарелке – яйца. Спрашиваю: — А что это такое длинненькое, под яйцами? Я-то на полном серьезе. Тут раздается гомерический хохот. Смеялись долго, дразнились, подкалывали при каждом удобном случае. И я ведь уже попадалась по примерно такой же глупости. Наш администратор накупил в деревне полный чемодан яиц домой и попросил меня последить за его чемоданом. Я добросовестно кричала, если кто-то неосторожно толкал чемодан: “ Осторожно! Там яйца Калашникова!” Ха-ха-ха!!!
Шутили не зло и я смеялась вместе со всеми, осознав что сказала.
Так, смеясь, возвращались домой через ледяную площадь. Вдруг, хлоп! Вернее хлюп! И я проваливаюсь в покрытую неокрепшим льдом, грязную, полную ледяной воды яму под самые подмышки. Меня еле оттуда извлекли. И тут же мокрую одежду стало сковывать морозом. Я буквально завыла! Вот оно! Все! Воспаление легких, бронхит, трахеит и что-то там еще! Сипну и теряю голос! Свое сокровище. Конец! Бегу домой в хату и вою. Все! Все! Все! Прибежала, за мной все остальные. Срочно раздели меня. К счастью, в избе стояла железная печь с двумя огромными конфорками и на них котлы с горячей водой. Женщины поставили меня в таз, растерли мочалками. У мужчин нашлась капля водки, немножко «Шипра» (не пожалели) и этим меня растерли, закутали как могли, у кого что было. И уложили. Выпить бы, да нечего. Дали чаю горячего, а я лежала и думала: — все кончено, допелась!
Возвращались домой поездом, в общем вагоне. Мокрые вещи развесили на горячих трубах: там была такая третья полка, за ней горячие, толстые трубы. Сейчас таких нет. Дома несколько дней я ждала, что вот-вот тяжко заболею. Еще несколько дней. Ну хоть бы что! И голос при мне. Не впервые, когда я думала, что все, заболеваю, конец мечте. Однако, к счастью, я каждый раз ошибалась.
Уверенность в своих возможностях, в звучании голоса во мне присутствовала. Еще до войны, оставаясь наедине с недавно купленным старым роялем, (по дешевке, концертный, красного дерева. Уместился же!) я пела, аккомпанируя себе «Жаворонка» Глинки: «Между небом и землей песня раздается, неисходною струей громче, громче льется…» и т.д. Помню. «Ой, не свиты, мисяченько…» На очень высокой тесситуре. Уверена была, что хорошо пою. Есть голос! «Жаворонка» и запела в неполные 17 лет при поступлении в музыкальное училище. Не прошла. Поступила на дирижеско-хоровое, где преподавался вокал. На сцене тряслась, голодная, худая. Это тогда мне сказала одна пианистка:”Девушка, вы переломитесь!” Такая была талия. И только в середине учебного года заявила о себе итальянской арией «Caro, mio, ben», после чего меня перевели на вокальное отделение.
Когда уверенно себя чувствуешь, то и ведешь себя соответственно. Часто, спускаясь с третьего этажа консерватории, позволяла себе в полный голос петь какую-нибудь фразу из романса, или оперной партии, зная, что это звучит хорошо. Не стеснялась. В Куйбышеве распевалась за кулисами оперного театра перед вторым туром Всероссийского конкурса артистов эстрады, уверенная в том, что я лучше многих. Была уверена в победе, тогда голос ценился, причем без микрофона. Тогда и получила лауреата в Москве после третьего тура.
В Ленинграде, когда мы работали в Театре Эстрады нам аккомпанировал оркестр под руководством Анатолия Бадхена, я и там не стеснялась распеваться сложными итальянскими ариями, чем заслужила глубокое уважение музыкантов. Они понимали, что перед ними Певица, а не просто эстрадная исполнительница. Бадхен написал мне теплое душевно письмо, которое муж от меня утаил. Только сейчас, в мои 82 года, он прочел это письмо мне по телефону, сказав, что якобы, тогда «забыл отдать». Если б я тогда об этом узнала, что-то могло измениться. Представляю, как Толя был удивлен, не получив от меня ответа. А сейчас что?! Как в том анекдоте: «- Уже поздно….»
После звания лауреата- частые гастроли в Ленинграде, записи на радио и телевидении, интерес зрителей, ходивших «на меня» – (поет ли Людмила Равницкая?) – эти зрелые годы жизни на сцене, уверенность в успехе, своем профессионализме привели меня к душевному равновесию, к примирению с тем, что не стала оперной певицей, как мечтала в юные годы и в консерватории. Да. Не «звезда». Тогда и такого слова не было, кроме как на лацкане пиджака или на небе. Не допускала себе низкопробности, стыдиться не приходилось. 40 лет пропеть, да еще и достойно, — это вам не хухры-мухры!
Аппендицит
Симфонический оркестр Филармонии и я, его солистка, закончили сезон, уходим в отпуск. У меня в руках приглашение на пробы в оркестр Леонида Утесова. В ближайшие дни я уеду в Москву. А пока…
— Ребята, поехали на Волгу!
Взяли моторку, поехали. Какая красота, какие места – Волга, рукава, рукавчики, зелень, чистый песок. Выбрали место. Разожгли костер, пекли картошку, что-то выпили, ели у кого, что было. День, в общем, был чудесный. Но дома вечером поднялась температура. Тянуло низ живота с правой стороны. Утром родители ушли за билетами на вечерний поезд в Минск. Я одна и боли в животе усиливаются. Очень кстати пришла подруга. Альтистка из оркестра Таня Садникова. Видя мое состояние, вызвала скорую. Увезли в больницу с подозрением на аппендицит. Там взяли анализы, смерили температуру (кстати, младенцам измеряют температуру через рот, а для определения аппендицита совсем с другой стороны) мне неловко как-то! Температура высокая, лейкоцитов огромное количество – это плохо. Меня положили на кушетку в приемном покое – лежи! Подруга со мной. Боль у меня поутихла, все меньше и меньше. По-моему, обо мне забыли. А тут пришла женщина жаловаться, что у нее что-то не так со швом после операции, показала медсестре, а я увидела и пришла в ужас: на пол живота красно-синий треугольный сочащийся рубец! Я твердо решила – никакой операции! На другой кушетке лежал дядька и все время стонал, а у меня вообще прошла боль.
— Таня, линяем отсюда, я уже здорова! Тихонько натянула босоножки и мы с Таней выскользнули из приемного покоя. Фу! Избавились. Отошли довольно далеко, слышим: — Девушка! Девушка!
Оглядываюсь – Да, вы! Я вас спрашиваю, вы куда?!
— Домой!
— Кто вам разрешил! Вас врач отпускал?
— У меня все прошло, не болит, а у вас там полно тех, кто стонет, я слышала, как говорили, что мест нет.
— Вас это не касается! Кому – нет, кому – есть! Вернитесь сейчас же!
Пришлось вернуться. Вышел врач. Я ему: — операцию делать не буду! Мне надо в Москву! Он говорит, что по анализам у меня не благополучно.
“Мы вас пару дней обследуем, потом поедете в Москву”. Уговорили. Дали рубашку, халатик, повели на второй этаж: вот ваша койка. “Пока гуляйте, у нас тут чудный парк, мы вас позовем”. Я положила свою любимую красненькую сумочку под подушку, а сама вышла к подруге и мы пошли бродить по парку. Тут навстречу знакомая пара – муж с женой. Они играют детскую программу.
— О! А вы что тут делаете?!
— Мы навещали наших товарищей: один заболел дизентерией, у другого что-то с печенью. А еще один лечится от алкоголизма.
Мы вместе всех навестили. Петя, в данном случае абсолютно трезвый, он в 7 корпусе вместе с тихими помешанными. У них прогулка. Это уже интересно. Смотреть на них и жалко и смешно и трогательно: кто-то все время спотыкается, кто-то ходит задом наперед, кто наоборот, стоит как вкопанный, кто хохочет, а кто всему умиляется. Один такой ходил за нами. А Витя парень веселый, анекдотчик, болтали, смеялись… Глянула на часы – 9! Вечера! А привезли меня в 12 дня. Вот это погуляла… Надо возвращаться к своему корпусу. Уже стемнело. На крыльце стоит огромный дядя в белом халате, руки в боки:
— Где вы шляетесь?! Я вас уже несколько часов ищу. Хотел милицию вызывать на поиски.
— Зачем?
— На операцию!
-Как? Я отказалась. Меня будут только обследовать. Поэтому я согласилась.
— Не мое дело. Марш за мной. У меня коленки подкосились. Попрощалась со своими спутниками и поплелась за дюжим медбратом. Завел в предоперационную:
— Снимай халат, ложись!
Сделал какой-то укол. Мне сразу стало все безразлично, странно, а главное, все вижу. Вижу, что он взял в руки опасную бритву. Неужели он меня резать будет?! Освещение тусклое, какой-то полумрак. Он подходит в стене напротив, где прикреплен толстый, кожаный ремень и начинает на нем точить бритву: туда-сюда, туда-сюда. Точно. Резать будет – вяло подумала я. Подходит ко мне, наклоняется, заносит бритву и… я отключаюсь. Прихожу в себя, другая комната, много света, другие люди. Подходит такой красивый, солидный дядя, говорит: — Здравствуйте, я хирург Юдин, буду вас оперировать, а этот молодой человек мой ассистент. Вы испугались, когда вас готовили к операции, сбривали волосы на животе и ниже. Такой порядок. Анестезию будем вам делать местную, это не больно. Лежите тихо, не пищите. Вы говорят, певица…
— Доктор, не делайте мне большой разрез, я видела как это не красиво…
— Ты же не балерина, а певица… Шучу. Постараюсь.Сделали надрез:
— Больно?
— Нет!
— Так, где тут у нас аппендикс? Тут нет… Тут тоже… там…Куда же он делся?
Начал шарить внутри рукой.
-Ой!
— Что «ой»?
— Больно…
— Ну потерпи, милая, видишь, он спрятался, не хочет вылезать. Так бывает.
В общем, он стал мне заговаривать зубы, спрашивать про то, что пою, кого люблю и т.д. Очень-очень больно, но я держу марку, терплю. Ощущение такое, что там кто-то намотал все кишки на руку и тянет их наружу… больно.
— Ну все, миленькая, умница! 25 минут шла операция.
И показал мне в банке очень неприятный на вид предмет в крови.
— Видишь, как вовремя? Он уже хотел лопнуть. И тогда уже было бы плохо. А это бывает. Ну, не будем говорить, все хорошо.
— Спасибо, доктор.
— Несите ее в палату.
Меня – на носилки и на 2 этаж. Где там моя сумочка?… Ба! А меня встречает мама с Наумом Моисеевичем. Оба бледные, как будто их оперировали, а не меня.
— Доченька! Что же делать, у нас билеты, надо сдать…
— Зачем? Я останусь с Таней. Она очень хорошо умеет за мной ухаживать, не волнуйтесь и поезжайте.
Только вот еще маленький довесочек: сначала у меня на животе зачесался шов, потом все больше, потом весь живот, ну все! Да так, что я любую бы боль выдержала, только бы не эту чесотку. Я стала кричать: “Помогите! Иначе я разорву все!” Сбежались сестры, врачи. Редкий случай. Выяснилось, что у меня аллергия на йод, а я и не знала, что такое аллергия. Это как ожог, только жутко чешется. Они сами не знали, что делать. Чем-то мазали, что-то прикладывали, а я только сжимала зубы от желания почесать. Потом придумали класть лед. Стало легче, дня через три-четыре все кончилось. Скоро выписываться. Умерла в палате старая тетя, ночью. Из деревни ей дочь привезла 10 крутых яиц. Она их все слопала и от этого умерла. Было страшно: она застонала, потом захлопало окно, раскрылось и с грохотом закрылось… все затихло. А утром выяснилось, что тети уже нет. Ну это так, кстати. Но главное-то вот что: Таня спрашивает: — А ты телеграмму в Москву дала?
— Да.
-Какую.
— Задерживаюсь на три дня в больнице. Тут она стала так хохотать… Еле отошла.
— Ты представляешь их реакцию на твою телеграмму?!
— А что?
— А то, что кроме тебя, наивной дуры, всем известно, если женщина ложится в больницу на три дня – это аборт!!!
— Боже! Какой стыд!
И в Москву я, конечно, не поехала, тем более, что уже опоздала.
Так аппендицит круто изменил мою жизнь.
Елки-палки
Для всех артистов любых Филармоний, в данном случае в саратовской, — низкооплачиваемых, высокооплачиваемых, разных категорий, новогодние елки –раз в году были существенной материальной добавкой к заработку. Никто от них не отказывался. Прыгали, как миленькие, — и добрыми зайчиками, и рычащими медведями, и злыми волками, и всякой нечистью. Еще и в образ вживались. Многие годы подряд я была Снегурочкой, пела детские песенки. Только раз, когда я была в положении, меня сделали кикиморой. Огромный балахон, зеленые, до колен, волосы и губы, как у жабы. Узнать невозможно. А вот Баба-Яга, как ни рядилась, а пятилетний сын ее узнал: гордо кричал на весь зал
— Баба-яга — это моя мама!
Особенно активизировались елочные представления с приездом Натальи Ильиничны Сац. Она умела работать с детьми. Она познакомила меня с балериной Женечкой Аничкиной. Очаровательная, с ямочками на щеках, очень активная. Мы подружились, она была Матросиком на ёлках, и мы вдвоем так заводили детей, что они балдели не только от встречи с Дедом Морозом и Снегурочкой, не только от подарков, но и от игр и танцев, в которые мы с Женей их втягивали. Мы и сами от всего этого получали огромное удовольствие. После игрывокруг елки в фойе на сцене -приключенческий новогодний спектакль. Меня, Снегурочку, похищали злые силы во главе с Бабой-Ягой. Дети кричали: — Ау! Снегурочка, где ты?! Я стояла за кулисами, ждала когда меня найдут. Вдруг, мне что-то прыгнуло на голову, больно вцепилось в волосы, я заорала: — Мама! Мама! – и с воплем выскочила на сцену, конечно, раньше времени.
Дети визжали от радости, кричали:
-Ау! Дедушка, Снегурочка нашлась, ее обезьяны утащили.
Ах, вот оно что! Она тоже «артистка», эта обезьяна. Ее от меня еле оторвали вместе с частью волос. Я едва пришла в себя. Получилось, как будто так и нужно. Любя сцену, я и из дупла бутафорского дерева пела, в микрофон дула – бурю делала, в чем не преминул упрекнуть меня директор Филармонии, до чего, мол, я унизилась, докатилась, классическая певица!
Мы играли по три елки в день, а платили-то только за две. Так и говорили: — три елки – две палки! Но и это нас устраивало. А еще и вечерами работали. Иногда в перерыве приходили друзья. Приходил артист Лев Горелик. Мы еще мало были знакомы. Он жил рядом и однажды заманил нас посмотреть его домашнюю елку. Мы очень смеялись: на ней висели галстуки и маленькие «мерзавчики» – тогда были такие 100-грамовые бутылочки с водкой. Он – Горелик – сочинил нам куплет для капустника к песенке:
«В лесу родилась елочка,
В лесу она росла,
Зимой и летом стройная,
зеленая была”
Он дописал и мы пели:
Где елочки – там палочки ( оплата),
Где палочки – там рай.
Нам деньги выдаст Саррочка (наш кассир)
И встретим – январь, февраль, март, апрель…
И встретим Первомай!
Зарплату тогда задерживали. Вот такие елки-палки.
Гранатовый браслет
С десяти утра у меня в Филармонии были ежедневные репетиции с Симфоническим оркестром. На мне весь сопрановый репертуар: несколько арий, романсы, Пуччини, Глинка, Глиер, Мусоргский…Из известных дирижеров – Мусин, Факторович….
По инициативе М.Ю.Школьникова – главного дирижера, однажды мне довелось спеть очень красивую кантиленную первую часть концерта для голоса с оркестром Р.М.Глиера, чем горжусь. (вторая часть для чистой колоратуры).
Был такой случай. Оперной певице поручили за два месяца до намеченного концерта, из произведений Вагнера, выучить арию Елизаветы из оперы «Тангейзер». Вагнер – это мощная сила звучания. Увеличенный оркестр и сильные драматические голоса. Актриса не была готова к выступлению, банально не выучила партию. Может струсила. Там такие высокопарные страстные слова:
«О, дорогой чертог искусства!
Вот снова я в тебя вхожу,
Здесь снова песни раздадутся…»
А у меня голос лирический. За два дня до концерта главный дирижер робко попросил:”Может, попробуешь? В концерте ни одного солиста”. Смешно. Разве ради спортивного интереса? Взяла ноты. Сутки учила текст, а канто под звуки альта, на котором играла подруга Таня Садникова. Рояля-то не было. Вторые сутки впевала, повторяла много раз… Утренняя репетиция. Отдаю ноты дирижеру. Вижу удивленные глаза. Оркестр вступает и я все пою наизусть. (микрофонов тогда не было). Вечером концерт. Один единственный раз в жизни я пела эту арию. Это был подвиг! Реакция музыкантов выразилась в восторженном стучании смычками по пюпитрам (так они аплодируют). Я рада, что в рекордные сроки выучила и доказала, на что способна.
Давно обратила внимание на «черного человека». Он сидел в третьем ряду в зале. В длинном черном пальто, с поднятым воротником, вполоборота, но было видно, что он молод и внешне приятен. То что кто-то в зале на репетиции – частое явление. Приходят иногда студенты: музыканты, певцы. Поэтому сидит себе и сидит. Но сидит постоянно, неизменно на тех же местах и, наконец, стало мне любопытно: сколько можно слушать одно и то же.
Как-то после окончания репетиции, на выходе в фойе, меня остановил артист, чтец из эстрадного сектора. Лицо знакомое. Представился: — Задорожный. Уделите мне пару минут. Он сразу заинтриговал меня своим вопросом.
— Вы читали «Гранатовый браслет» Куприна?
— Конечно!
— Помните того безответно влюбленного, который подарил даме своего сердца гранатовый браслет.
— Ну, помню.
— Так вот. Вы обратили внимание на человека в черном, который постоянно сидит на ваших репетициях?
— Да, конечно.
— Это мой друг. Я не могу спокойно видеть эту трагедию. И взял на себя смелость открыть его тайну. Он в вас влюблен. Также отчаянно и безнадежно, как у Куприна. Только там она замужем, а он свободен, а тут наоборот: вы свободны, а он женат.
Мне и смешно и любопытно: романтично. Прошло несколько дней, я распевалась в классе. Кто-то постучал в дверь.
– Войдите!
Врывается ОН, падает на колени, целует руки.
— Я недостоин вас! Я окончил только школу. У меня нет высшего образования, но я всего достигну, только разведусь и сделаю все, чтобы быть достойным вашего внимания!
— Идите, разводитесь, потом познакомимся.
Под впечатлением события, поинтересовалась у его друга кто он, где работает и пр. и пр. Зовут его Гена. Фамилия Сиухин. Он оригинальный жанр – фокусник, работает на эстраде в нашей Филармонии. Я узнала, что он служил на Дальнем Востоке и еще солдатом выступал в самодеятельности. На него обратили внимание, пригласили после армии на профессиональную эстраду – очень уж способный. Но главное, в него влюбилась жена какого-то крупного начальника. Дама успешная, зажиточная, много старше и с ребенком. В результате бросила мужа, работу, квартиру, развелась, захватила дочку, угрохала все свое состояние на гену и поехала за ним. Очень мне захотелось посмотреть на его жену. Для этого пошла на эстрадный концерт, в котором он участвовал. Роскошно одет, не то китайский, не то корейский изумительной красоты, расшитый серебром-золотом, драконами и множеством маленьких зеркал, сверкающих как драгоценные камни – халат! Он похож немного на корейца. Наши пошляки-эстрадники шутили: его маму догнал какой-то кореец. И фамилию его можно расчленить на СИ-У-ХИН. Для рекламы хорошо. Делает он традиционные фокусы: то палочки несгибаемые – сгибаются, то из чистого листа бумаги вылетают бабочки, а из веера — цветы и т.д. Делает он это все изящно, красиво, обаятельно, легко, публике нравится. А главное, он весь реквизит создает своими руками. Руки – как говорят, золотые. Ну вот и жена – ассистентка его. Похожа на маленькую обезьянку. Надо же! Как это у таких дурнушек получается: от хорошего мужа ушла, другого хорошего нашла, да еще сама с ребенком. А секрет в том, что вся эта роскошь на сцене – ее рук дело. Она его купила с потрохами. Он ее не любит, развестись-то хочет, но человек он совестливый, чувствует себя в долгу. И куда ей теперь деваться? Надо, мол, сначала обеспечить ее, дать квартиру, т.е. отплатить тем же, тогда и развестись можно. Благородно! Но она его крепко держит. А еще ходят слухи, что она о нем что-то знает, от чего, если она расскажет, ему будет стыдно.
Вот так же, я занималась одна в классе, врывается Вера – это ее имя. И такой открыла рот!
– Да, я намного его старше!
— Да! Я с ребенком!
-Да, он мне всем обязан!
— Да, я его люблю и имейте ввиду: никому его не отдам! Ничего у вас не выйдет!
— Да не нужен мне ваш Гена, успокойтесь.
А ему сказала, чтобы он избавил меня от ее преследований. Однако, при удобном случае, он пытался меня проводить до дома. Старался попадаться на глаза. Я его не поощряла. Там еще одновременно один художник – Хильченко тоже искал встреч со мной. Объяснялся в любви и тоже считал себя недостойным меня. Мне внимания хватало. Однажды ко мне подошла девочка, стала на меня в упор смотреть. Спрашиваю, что ты смотришь? Она говорит: — Мой папа рассказывал мне, что он вас очень любил. Я хочу посмотреть на вас.
Прошли годы. Я замужем, Ирочке два года. Приехали в Ростов. Пошли погулять, зашли в цирк: у Левиных родителей и у него самого там полно друзей. Разговорились. Ба! Вижу Гену Сиухина. Он страшно обрадовался, увидя меня. Тут же поделился: встретил женщину, полюбил, хочет женится.
— Значит, ты все-таки развелся?
— Нет. Вот разведусь и мы поженимся.
К слову, он так никогда и не развелся.
Хочу сказать, что у меня есть свой гранатовый браслет. В 50е годы меня забросило в Саратовскую область в город Пугачев. В воскресенье на рынке сидели бабки, прямо на земле и торговали всяким хламом. От разбитых чашек, до старых, ржавых замков. У одной из них что-то привлекло мое внимание. Какая красивая вещь!
— Купите, вам, чай, пригодится, а мне старухе зачем? Всего 25 рублей.
Это не дорого, но если учесть, что в столовой обед стоил 50 копеек, то и не так уж дешево. Я купила. Это был гранатовый браслет. Когда, в каком веке он сработан?! Видно, что вручную, и какая тонкая кропотливая работа. Он усыпан темно-красными зернами граната. Начиная с размера бусинки. Очень красиво. Он у меня уже 50 лет. Сколько он прожил, прежде чем попал в мои руки и кто его так мастерски сотворил? Сейчас такие не модны. Никто не носит. Я храню его и время от времени любуюсь и вспоминаю рассказ Куприна и своего неудачливого поклонника.
Праздник
Филармония находилась напротив знаменитых «Липок», рядом дом в дом с пожарной охраной. И по иронии судьбы в одночасье она сгорела. Тогда ее перевели в бывшую немецкую кирху. Небольшое, красивое архитектурное сооружение. Внутри было тесновато, особенно оркестру. Сцена маленькая, без занавеса, без микрофонов (их еще тогда не было), зато уютная. Старинная деревянная лестница, балкон, хорошая акустика. Это здание украшало одну из центральных улиц.
Ее потом снесли и на этом месте построили банальный огромный стеклянный квадрат. Зато украсили светящимся разными цветами музыкальным фонтаном. Кстати, как раз напротив Консерватории. А Филармония опять переехала в отремонтированное после пожара здание.
Обычно в праздники артисты все заняты с большей нагрузкой, чем в будние дни. В филармонию через несколько дней (то ли после 1-го мая, то ли 8-го марта, не помню) приглашались на совместный праздничный вечер артисты всех театров, всех творческих коллективов. В программе: встреча друзей и новые знакомства, на сцене – «капустник», затем застолье и общее гулянье, для желающих танцы.
Я, начинающая солистка Филармонического симфонического оркестра, но уже получившая признание, симпатию и известность, довольная жизнью и с хорошим настроением уселась в первый ряд в ожидании начала концерта. Для этого нужно было вначале выслушать почти часовой доклад кого-либо из начальства, чаще парторга, обязательно существовавшего в любом, даже самом маленьком, коллективе любого предприятия. Обязательно говорили о достижениях в производстве, в колхозах, о соревнованиях – ближайшего пути к коммунизму. Ура! Понятно, в какое время это было.
Наконец, концерт. Возле меня сидела подруга из оркестра альтистка Таня Садникова, высокая, худая, угловатая, очень преданная мне подруга. Потом подсел на свободное место Григорий Иванович Корженьянц, тоже альтист, милый человек, добрый. Сзади кто-то неприлично громко заговорил, я оглянулась, увидела через пару рядов двух знакомых баб. Одна худая блондинка, скрипачка из оперного оркестра, другая толстая, в очках – виолончелистка из нашего оркестра. Уже пьяные, судя по красным рожам и злым глазам, направленным в мою сторону. Они громко обсуждали, кто из нас двоих – я или Таня – может быть пассией Гр. Ив. Он был мужем блондинки, а сел к нам, молодым. Очевидно, как я уже потом поняла, они решили, что я ему больше по душе, следовательно, я виновата в его измене. А я, как говорится, ни сном ни духом, понятия об этом не имела. Но знала из откровений Тани, что она от Гр. Ив. получает знаки внимания. Сначала она не могла понять, кто ей клал на вешалке в карман пальто всякие безделушки, чаще хорошие конфеты, (которыми она и меня угощала), анонимные признательные записки, иногда маленькие букетики. Однажды она застала Гр. Ив. за этим занятием: он клал в ее карман очередной подарочек – кулек с орехами. Он был очень смущен, сознался, что он ее поклонник, но на большее не претендовал. Таня посмеялась: нравится старику, пусть забавляется. Вот и весь «роман».
Концерт окончен. Мы с Таней поднялись в буфет, там уже к прилавку за шампанским протискивается Григорий Иваныч. Я стою в стороне. Кругом столики, огромное количество знакомых. Вдруг мимо моего левого уха что-то со свистом пролетело, слегка коснувшись пряди волос и, упав за спиной на пол, взорвалось, как бомба! Я обернулась, увидела на полу лопнувший пакет и раскатившиеся по полу конфеты, в виде шариков, как маленькие бомбочки! Подняла глаза, а передо мной эти совсем уже пьяные две бабы с красными мстительными рожами и налитыми глазами. Моментально образовался круг, я в нем, растерянная. Тут же бегает Гр. Ив. Кричит: “Граждане! Это безобразное недоразумение, это ошибка, это моя пьяная ревнивая жена, а Людочка не имеет к этому никакого отношения. Извинись, сейчас же!” – кричит он, обращаясь к жене. Я побежала, схватила пальто, выскочила на улицу, бегом – домой. Никому ничего не говоря, — в постель. Конечно, я всю ночь не спала, представляла, что там обо мне говоря. А главное, я придумывала каким способом мне после такого покончить с собой, мне казалось, что если я выйду на улицу, на меня каждый будет показывать пальцем и смеяться. Очевидно, под утро я заснула, так как проснулась от громкого очень знакомого голоса:
— Лиля дома?!
— Она спит.
— Твоей Лиле вчера набили морду!
Это был голос Нины Вячеславовны, мамы моей самой близкой подруги Марины Соболевской. Я ее маму звала мама Нина. Ну спасибо, мама Нина, преподнесла….
— Что?! – это уже моя мама.
— Твоей Лиле вчера набили морду.
— Откуда такие сведения?
— Я встретила соседку , виолончелистку из оркестра, она мне рассказала, это было вчера на вечере в Филармонии.
Н.В., сообщив эту прекрасную новость, ушла. Я встала и, горько плача, подробно обо всем рассказала маме. Она меня поняла, утешила: перемелется. В жизни всякое бывает. Пройдет.
Дальше события развивались так: в Филармонии организовали товарищеский суд (так было принято тогда). На нем эти, с позволения сказать, дамы, особенно жена Гр. Ив. принесли мне свои публичные извинения, раскаяние за хулиганские действия, но мне этого было мало. Они еще написали письменное извинение в театральную газету. Сплетни все равно ходили: «на чужой роток не накинешь платок». Больше всего рассуждали о том, что меня побудило связаться со стариком. Говорили, что он богатый, когда-то выиграл большую сумму денег, вот я и позарилась. Я его об этом спросила. Он очень смеялся. “Я, – говорит, – действительно очень давно выиграл 25000, и мы их давно проели. Просто моя жена ревнивая дура. На самом деле, я зарабатываю разными способами: играю в оркестре, делаю оркестровки (он мне оркестровал романс Глиэра «О, не вплетай…» и несколько произведений саратовских композиторов, Ковалева, Котилко и др.), переписываю ноты, а также настраиваю пианино, рояли, жена играет, так и живем. А вообще он милейший человек, очень воспитанный, приветливый, тихий. Я его не перестала уважать. И, конечно, все прошло, осталось смешным нелепым эпизодом.
Эта история имела неожиданное продолжение. Примерно год спустя, пришел домой мой отчим Наум Моисеевич, он тогда работал главным наборщиком газеты «Коммунист». На работе у него знали, что он мной гордится, любит и преподнесли ему, как абсолютно свежую новость: — “Твоей любимой доченьке вчера набили морду!” Он в шоке пришел домой, потребовал объяснений. Потом вместе хохотали над этой «абсолютно свежей новостью».
Левушка
Помнишь, как мы познакомились?
— Лиль! Смотри! Видишь, кто это?
— Где?
— Ну, здрасьте! Вон новая Саратовская знаменитость. Вон-вон! На той стороне, в коричневом пальто с черным каракулевым воротником, руки за спину!
-А-а! Вижу. А кто это?
— Артист, Лев Горелик. Видишь, шепчет, репетирует, а за ним мама с маленьким чемоданчиком. Тут он обернулся к маме:
-Не ходи за мной, неудобно.
Я подумала: еще одна сумасшедшая еврейская мама опекает своего гениального сыночка. Кстати, такие чемоданчики были в ходу у артистов:моя мама носила в таком грим с лигнином вместо ваты. Балерины — пуанты. Ты мне рассказывал, как однажды Майя Плисецкая доверила тебе нести с концерта ее чемоданчик. Ты был счастлив.
Однажды, еще студенткой я пела в сводном обязательном хоре на сцене оперного театра на одном из правительственных концертов, посвященных революции:
«О Сталине мудром, родном и любимом…»
Пели мы вдохновенно. А потом я пошла на галерку, посмотреть остальной концерт. Вышел худенький, лет 18-ти, великолепно одетый юноша с большой копной роскошных черных волос в три волны.
Я увидела и услышала нечто такое, чего никогда в жизни раньше не встречала. Он делал руками абсолютно достоверно то, что делал бы с существующими предметами: вставлял нитку в иголку, делал узелки, пришивал пуговицу к пиджаку, печатал на машинке, закуривал и т.д. при этом смешно приговаривал на прекрасном русском языке, читал стихотворение «Узник», при этом танцевал, делал пируэты, ну, профессионально. (Оказывается, когда ты учился в Москве в студии у Захарова, на тебя хотели ставить балет по О.Генри – так хорошо ты танцевал)
Я поняла, что и на эстраде, которую я прежде не уважала, может быть настоящее искусство. Мастерство – везде мастерство.
В третий раз я видела тебя в кино с очень красивой девушкой, на голову выше тебя, что делало ее еще выше, в модной шляпе ведром и с губами накрашенными под певицу Карлу Доннер (когда я уже была в Саратове известной певицей и однажды стояла случайно с ней рядом у прилавка, мне продавщица сказала: — смотрите, это, наверно, артистка. На меня она и не подумала).
Но вот, кажется в 1952 г. приехала художественным руководителем Филармонии Наталья Ильинична Сац.
В годы репрессий, она из-за арестованного мужа была, как и многие жены, выслана в Рыбинск. Оттуда потом перебралась в Алма-Ату, там вышла замуж за очень красивого, импозантного мужчину Дмитрия Петровича Водопьянова, родила сына Илюшу, и с мужем-скрипачом и 4-х летним сыном (с протекцией 1-го секретаря обкома партии) приехала в Саратов.
Филармония ожила. Она привезла нескольких артистов из Москвы, в частности, Валю Набожину, полуграмотную, из деревни, она училась у Руслановой, боялась метро. Высокая, с длиннющей русой косой, природный артистизм при среднем голосе, но убеждала.
Наталья Ильинична руководила шумно, открыто, как командир, в цигейковой папахе и на плечах пальто из пантеры, как бурка. Меня и Леву (он тоже приехал) она сразу приметила и приблизила к себе.
Помнишь, Левушка, как мы познакомились? Мы оказались вместе в одном концерте, ты впервые видел и слышал меня. Я пела с оркестром.
После концерта подошел ко мне дядечка, с пузом-мячиком, взял за пуговицу и долго не отпускал, говоря разные комплименты, а потом: — вот бы моему сыну такую жену!
Вот это да! Что, сын сам не найдет?
— Нет. Вот бы певицу такую!
— А кто ваш сын?
— Лев Горелик, артист (с гордостью) слыхали?
Если честно, я больше слышала «папа Горелик». Его так все называли «папа».
— У вашего сына такие дамы, а вы за него хлопочете.
Ясное дело, что нужно папе: певицу + еврейку + чистую девочку. А у сына совсем другие проблемы.
А потом мы возвращались с концерта, ты сел со мной, сказал комплимент как певице, представился, разговорились, слово за слово… Долго ехали через Волгу, в конце поездки уже были как старые знакомые. Меня тогда крайне удивило, что при разговоре о музыке, я обнаружила, что ты много знаешь симфоний, опер, очень музыкален, оказывается, учился играть на аккордеоне. При расставании сказал, что едешь работать с Рижским оркестром в Ригу, потом в Куйбышев, спросил можно ли мне написать. Конечно, ты был мне интересен, дала адрес. В первом письме не знал как обратиться (милая, дорогая – глупо) прибег к юмору: «Здравствуй, товарищ Лиля!» Смешно. В одном из писем ты рассказал, какие испытывал эмоции, когда «дело врачей» вызвало огромную волну антисемитизма. Ты выходил на сцену перед молодой аудиторией, например, в клубе моряков, внешность твоя не вызывала сомнений, раздавался хохот, свист, выкрики , но эта же публика в конце провожала тебя криками «браво!», цветами и явной симпатией.
Наталья Ильинична Сац, которая тогда была худруком Филармонии, постоянно назначала нам репетиции рядом. Мы с ней были почти подругами. Я часто бывала у нее дома. Репетировали ночами. Иногда домой, хоть и далеко, шли пешком. Но вот наконец идет троллейбус.
— Лева! Останови!
Лева не долго думая ложится на снег перед троллейбусом. Водитель смеется, узнает, шутку понимает, везет.
Н.И.Сац заслуженная артистка, мастер художественного слова,выезжала с концертами, меня брала, пианиста и своего мужа. Он выходил на сцену большой, красивый, с седой прядью в пышных волосах и так артистично вдохновенно играл на свой скрипке. Принимали его очень хорошо. Скрипач он был никакой, а вид импозантный. Публика в скрипке не шибко разбиралась, зато красиво. А Н.И. читала прекрасно: отрывки из Мериме «Кармен» в длинной юбке с розой в волосах. И Анну Каренину. Я была вдвое их моложе, а на их фоне не проигрывала. С нами всегда была собака, овчарка помесь с волком по кличке Норд. Дмитрий Петрович с ней не расставался. Можно было уйти в буфет на станции во время гастролей или в ресторан, она оставалась с вещами и никого не подпускала. Дм. Петр., как сейчас выражается молодежь, был человек прикольный, знал много баек, врал вдохновенно, как, например, он на севере сидел на стуле из «моржовых» хренов, выходил утром на зарядку, ел с дерева какие-то почки, листочки, травку, говорил,что это акриды, очень полезные. Однажды соблазнил нашего неуклюжего администратора сделать с ним утреннюю пробежку. Это, скажу вам, была занятная картинка: впереди, грудью вперед, с гордо откинутой головой бежит стройный Дм. Петр. за ним администратор в белых кальсонах, а сзади Норд, виляя хвостом. Очень смешно. С Нордом однажды их 4-х летний сын Илюша, положив собаке руку на шею, пришел к маме, шел от дома до филармонии – это далеко. Они привели собой огромную толпу зевак.
Илюша смышленый, приметливый. Как-то я пришла в новой шляпке с вуалью, а он:
— Дай-ка я посмотрю, какой у тебя из-под нее взгляд.
— Ну?
— Ничего себе, хорошенький.
Дитя артистов.
Норд пропал. Его выманили, перепрыгнул забор и исчез навсегда. Где только его не искали. Это была трагедия для Дм. Петр. Смотреть, как горько рыдает этот жизнерадостный большой мужчина, было тяжко.
А помнишь, Левушка, как после долгих репетиций с Н.И. Сац, над «Рыболовом», «Нищим Королем» и др. ты сдавал их авторитетной комиссии нар. Арт. Театра драмы Муратову, Карганову, Несмелову, Слабиняку?
Самые популярные артисты сказали про твою работу – «МХАТ на эстраде». Мы были с тобой еще не близко знакомы, но я гордилась тобой. В комиссии была Нонна Огарева, искусствовед, окончила Ленинградский университет у проф. Оксмана. Красивая, фигурная, небольшого росточку, умная и гордая. Через некоторое время ты меня с ней познакомил, я думала, что у вас с ней роман, но это была чистая дружба.
Она стала самым близким человеком мне и моей семье, детям, на всю жизнь.
Натальяя Ильинична хотела, чтобы я обязательно пела китайскую песню «Золотой цветок». Тогда в разгаре была дружба с Китаем.
Слова: Всех, кто честен, отважен и юн
Звал в свою армию Мао-дзе-Дун
Рабства и войн не хочет больше Восток
Пусть золотой тут расцветает цветок.
Н.И. требовала, чтобы я стилизовала песню и в конце складывала ручки в лотос. Мне ужасно не нравилась эта затея. А тут вызывают на концерт в партийной школе. В репертуар включили «Золотой цветок». Впервые. Я волновалась, повторяла текст и вдруг забыла слово «рабства». Что угодно лезло в голову, вплоть до неприличного слова с окончанием «ядства». Не вспомнила, а уже на сцену. Я в холодном поту. Арестуют! Спела «адства», подумала, будут допрашивать скажу, что имела ввиду «ад». Пролетело. Сначала я струхнула, потом долго смеялась и от песни отказалась.
Н.И. летом отдыхала за Волгой, помнишь, Левушка, как мы ее часто навещали, ты мне рассказывал, что влюблен в мою подругу Марину Соболевскую. А я, зная легкомысленный характер своей подруги, понимала, что ничего из этого не выйдет. “Вот, – думала, – кому-то достанется такой умный талантливый человек”. Зимой Н.И. втянула меня в елки. Я стала на долгие годы Снегурочкой, а Женечка Аничкина (Филиппова) была очаровательным матросиком с ямочками на щеках с маленькими, но острыми голубыми глазками. Ее Н.И. пригласила из оперного театра, она была балериной и мы с ней в паре играли елки, а потом всю жизнь прошли рядом в большой дружбе и заботе.
Однажды за кулисы заглянул директор филармонии – Столяров, увидел меня дующей в микрофон: я создавала метель на сцене.
— Фи, Равницкая! – сказал он, имея ввиду, что этим я, классическая певица, себя унизила. А я настолько любила сцену, что выполняла любое поручение, даже пела из дупла бутафорского дерева.
Левушка!
Ты жил тогда рядом с Дворцом Профсоюзов, где игрались по три елки в день и в перерывах забегал к нам поболтать. Однажды, уже вечером после 3-ей елки ты пошел меня провожать. Мороз! А у меня между трусиками и чулками – голые ноги. Колготок тогда не было. Я почувствовала, что замерзаю, коленки стеклянные, не дойду. Мы забежали в чей-то подъезд и ты варежками оттирал мои коленки и выше. Еле добежали.
Лето 1953г. Мы опять часто навещали Сац, узнавали друг друга все лучше и лучше (в Марине ты разочаровался: видел ее нетрезвой на какой-то вечеринке). Однажды догулялись до 4 утра. Ночь беспокойная, где-то стреляли, кого-то ловили. Я тебе сказала: — не пущу, боюсь за тебя, останься. Ты очень стеснялся, лег на диван, вытянулся в струнку руки сложил на груди, так и лежал до утра, не шелохнувшись. А потом мы уже почти не расставались. Сказать, что это была любовь? Нет. Что-то крепче. Нам не хотелось вообще расставаться. И тут однажды ты мне сказал: — выходи за меня, будем всегда вместе. Я согласилась. Наталья Ильинична считала себя нашей свахой, а потом крестной Ирочки, которая родилась в 1955г. Свадьба была скромная, домашняя, среди своих.
Никогда не забуду, Левушка, как на четвертый день ты уезжал в Хвалынск со своим коллективом, — работа, гастроли в области. А накануне ты написал нашу свадебную юморную песню на примитивный мотив:
Женился я на ней
Из кОрыстных целей
Ведь было у нее
Подушка и белье
Она мине верна
уже четвертый день
И даже среди дня
Со мною ей не лень.
Но бедная она
Осталася одна,
Ведь я увез с собой
Чем был ей дорогой.
Я взяла отпуск и поехала к тебе. Поскольку ты всегда умел придумать что-нибудь оригинальное, то к моему приезду с разрешения властей срезал цветы с единственной клумбы в центре Хвалынска, обвесил номер своими афишами и засыпал цветами. Вечером, после концерта устроили сабантуй, потому что это был мой день рождения 11/09/1953 года и распевали нашу семейную песню, добавив к ней куплет:
Сегодня у нея
Денек рождения
За это ее мать
Должны мы воспевать!
На гастролях.
Ситуация
Вместо заболевшей подруги поехала с эстрадной группой в г. Балашов. Вагон брали штурмом, он был комбинированным. Верхние полки лежачие, наши, а нижние – сидячие по четыре человека. Я на перроне села на свой чемодан, поняла, что никуда сама с этого места не сдвинусь. Мне плохо, и мне все равно, что со мной будет. Наши спохватились, что меня нет, поезд уже трогался, когда меня на руках внесли в вагон, засунули на верхнюю полку, и … начались приступы.
Выкидыш. Меня встречали с носилками. Надеть нечего, все в крови. Я отлеживалась в многокоечном номере. Сколько там народу, это мне было безразлично. Приехал Лейкин, начальник клуба летной части, к кому мы ехали. Он рассказал, что в отчаянии, т.к. неделю назад должен был выступать очень хороший московский артист, который будучи безответственным алкоголиком, упился вусмерть, пришлось отменить концерт. “Генералитет в бешенстве. А сегодня опять все билеты проданы, первые ряды раскуплены начальством. Боже мой! Что я им скажу?! Надо отменять из-за неожиданного случая с актрисой? Меня разжалуют! Что делать?”
Н.И. Сац так поставила эстрадное обозрение, что всех задействовала. Без меня не получалось. Испортить субботний вечер тысяче зрителей? Совесть замучила. К вечеру встала, надели на меня, у кого что было. Поехали. Меня буквально качало. Не пела, не говорила, а шептала. А работала-то тогда без микрофона, живым звуком. Но зрители оказались такими благодарными, что и силы прибавлялись. А на следующий день опять выступали, но уже с большей уверенностью. Приехали в Аткарск. Мне говорят: вот твоя кровать. Легла, сунула руку под подушку, а там… шоколад «Слава» пористый, я и сейчас такой люблю, конфеты «Ассорти», фрукты и письмо от мужа с прекрасным текстом, как только он умеет. Это так меня согрело.
В гостинице, перед концертом
А врач потом сказала, что чудом обошлось. И голос могла потерять. Но все кончилось хорошо. Даже орден получила, но это уже потом.
Баку
Баку. Ах, какой город! Каспийское море, набережная, фонтаны – красиво! Старая крепость, в ней правда, дохлые крысы валяются – не очень приятно. Но сам город замечательный. Друзья гостеприимные. Духанчики разные. Художники интересные. У нас трехкомнатный люкс. Лето. Дети со мной. Горелик в кабинете, а я с детьми в спальне втроем на двух сдвинутых двуспальных кроватях. Расположились. Перед отъездом я сшила очень красивое платье для сцены – ярко-зеленое с золотыми листьями и отделка золотым бисером. Еще ни разу не надела. Два платья в кофре, а это для шкафа длинное, повесила на вешалку и зацепила за двойную дверь балкона. На сцену выходила в тех двух платьях, которые для Баку были новые, а зеленое берегла для Тбилиси, где уже выступала в прежних. Ну висит оно себе и висит. Красиво. Прошло десять дней. Стали укладываться к отъезду, снимаю платье и … оторопела. Спереди зеленое, сзади серое! Что за метаморфоза?! Что случилось?! Какая-то химия? Сразу-то и не могла сообразить, кто-то подсказал: выгорело! Да там и солнца не было. Южное солнце и через тень проникает. Ну и что теперь делать? Выбрасывать? Вот тогда Горелик сообразил, а мы воспользуемся светом, подсветкой. И правда. Это был замечательный выход из положения. Вперед на сцену я выходила под естественным светом, а если поворачивалась боком или уходила со сцены и на поклон, подключали какую-нибудь подсветку и она микшировала общий цвет. Никто не заметил
Базар
Нам объявили о предстоящих гастролях в Ашхабаде. Незадолго до этого приняли в коллектив симпатичного парня, певца, с ярко выраженным восточным лицом. Узнав о поездке в Ашхабад, — обрадовался: там мама и папа. Вот здорово! Полетели. У него там оказалось столько родни – не знали, к кому раньше идти в гости. Идем по улице. Город еще не восстановился после сильнейшего землетрясения еще с 1949 г., но, что называется, вставал из руин.
— Ба! Какая встреча! Ну надо же! На краю земли – Петр Павлович Васильев, бывший главный режиссер нашего драматического театра им. К.Маркса, потом театра им. Гоголя в Москве, но главное, вел у нас оперный класс в Консерватории, ставил «Свадьбу Фигаро» на третьем курсе. Я тогда пела сначала Сюзанну, а потом графиню Розину. Петр Палыч ко мне очень хорошо относился, считая, что из меня может получится хорошая опереточная прима.
В Ашхабад его пригласили что-то ставить в театре. Азартный был человек.
— Лева! Пошли на базар. Обожаю восточный базар!
И нам интересно. Пошли.
Ели шашлыки, раз, еще раз. Еще какую-то восточную еду, выпили – не без того.
— Теперь пойдем по рядам. Они такое продают! Разные ковры, бусы, монисты, барахло, столько интересного! Ходим. Вдруг П.П. видит: на земле, на раскладке лежит черная кудрявая восточная папаха.
— Купи, Лёва! Мне не надо – тебе пригодится! Купи!
Спрашиваем сколько она стоит? Хозяин отвечает.
Васильев в ажиотаже – Торгуйся!
— Ты понимаешь, мне не покупка важна, обожаю торговаться.
Наконец, не помню за сколько, выторговали папаху. Она нам действительно пригодилась в последствии для образа, который назывался «Хочу Харчо!»
Обгон
Грузимся в автобусы. В один – реквизит, аппаратура и обслуга. Во второй – артисты. Два водителя, трудно различимые: очень похожи друг на друга. Белозубые, усатые, жизнерадостные, в больших кепках (бойся данайцев, дары приносящих).
Отъезжаем, едем спокойно, один за другим. И, как это иногда происходит, кто-то из сидящих в автобусе подзуживает водителя.
— Что мы плетемся в хвосте у него (у того кто впереди), обгони!
— Щас сделаем!
Обогнал. В другом автобусе оскорбляются: — Что это они нас обгоняют?! Давай, ты его! Ага, так его!
Появляется азарт. Водители с удовольствием включаются в игру. Их уже не надо ободрять. Они сами: то впереди, то сзади. Отстал? – подождем. Даем себя обогнать. Теперь очередь другого. Как будто какая-то искра проскакивает, игра принимает другой оборот.
— Ребята! Хватит! Не надо! Остыньте!!!
Но не тут-то было. Скорость увеличивается, при обгонах машины почти касаются боками. Мы уже все притихли – хоть бы остаться в живых. Любой ухаб может нас погубить…
Но вот впереди жилые дома – наше спасение. Тут не разгонишься.
А как же обратно, ночь ведь? Обещали, что все будет ОК. Доставили нас живыми.
Наши мальчики поняли: подначивать местных шоферов – себе дороже.
Самолеты с дырками
После Ашхабада нас послали в Красноводск. Туда можно добраться только самолетом. Привезли на аэродром. Самолеты на этом смешном аэродроме не менее смешные: маленькие, раскрашенные, как игрушки.
Это самолеты? – Да! Вам надо два. В один не уместитесь.
Кой-как расселись. Я – сзади пилота. У них отдельной кабины нет. Такое впечатление, что самолет картонный. На потолке и стенках выколуплены дырки, довольно большие. Я подумала: это наверно, значит, что когда жарко кто-то делает дырку. Да, это так, а в полете в эти дырки стало сильно задувать. Мы стали дырки затыкать чем попало, у кого что было: ватой, бумагой, носовым платком. Летим, как будто едем по дороге с выбоинами: стучит, трясет, спотыкается. Это тебе не лайнер. – Что, укачало!? – спрашивает меня, впереди сидящий летчик.
— Ой, еще как! Я вообще укачиваюсь!
И, надо сказать, он научил меня на всю жизнь (летать приходилось много и по-разному).
— Пойте!
— Как?!
— Ну, просто что-нибудь пойте, издавайте звук и вам станет легче!
И правда. С тех пор, когда меня укачивает, — я пою, тем более, что это моя профессия.
Помогает.
Перевал
В последних известиях по телевизору услышала фразу «Нурекская электростанция». Сразу нахлынули воспоминания. Мы там были, можно сказать, у самых истоков. Наv сказали: — Завтра у вас концерт в Нуреке. Только ехать надо сегодня. Погода хорошая, но прогнозы неважные. А тут так: успели переехать через перевал – ваше счастье! Закрыли перевал – никто не знает, когда его откроют, а дорога в Нурек только через перевал. Надо ехать сегодня. Дали машину, водитель армянин. Спрашиваем: — Как машина, в хорошем состоянии? – А! так себе! Может, доедем. Другой нет.
Наши мальчики – музыканты были, как говорится, на все руки мастера. Машину где что подтянули, починили. Поехали. Авось! Погода начала портиться, но пока ехать можно. Встречные машины, с перевала: — Вы на перевал? Отвечаем: — Да! Они: — спешите, там уже снег пошел, смотрите, перекроют, там и заночуете! А машина, как назло, еле тянет, особенно вверх. Снег усилился. Лепит в окна. Мы уже добрались почти до середины, делается скользко, мы скользим назад! Некоторые водители уже не рискуют, прижались к скале, стоят. А с другой стороны – пропасть. Чтобы дотянуть до вершины, ребятам пришла в голову оригинальная мысль: аппаратура, усилители, ящики у нас покрыты чехлами, их много. Поснимали и подкладывали под колеса, подталкивая сзади автобус, потом клали следующие и таки образом буквально весь мужской персонал бежал рядом с автобусом, постоянно меняя под колесами чехлы, чем уберегли машину от скольжения в пропасть, куда бы ее утянуло, если бы не инициатива артистов. Ну, перевал преодолели. Поехали. Вдруг что-то щелкнуло, и автобус остановился. Стали искать причину. И так и эдак – непонятно. Водитель молчит. – Что ты молчишь?! Твоя машина! Должен знать! Отвечает: — Пробило прокладку! Это уже катастрофа. Тут уже ничем не поможешь. И дорога пуста. Мы одни. Холодно. Все тепло выдуло. Волки воют. Мы стали утепляться, кто чем. Сидели, как немцы под Сталинградом. А водитель подлил масла в огонь.
— Я – говорит, — на днях вез двух демобилизованных солдат. Вот так остановились, так они решили пойти пешком. Их волки съели. Потом только косточки нашли. Нам страшно, очень -очень холодно. Горелик в этом месте сострил: на следующий год артистам или туристам будут рассказывать, как артисты в таких обстоятельствах съели шофера!
Перед отъездом нам положили огромный сверток афиш, передать для расклейки. Мы их стали жечь. Бумага быстро горит, но их много, успели чуть погреться и, главное, вскипятили кастрюлю (у меня всегда с собой) снега, попили горячего. Все сожгли. Стало еще темнее, еще холоднее, еще страшнее. Ну, кому-нибудь же должно прийти в голову нас искать! Стало светать. Ребята решили идти вперед, через несколько километров видят – фары! Ура! Это за нами! Большой теплый автобус. Пересели, привезли в больницу, всех проверили: кого растирали, кому уколы, лекарства. Накормили и до вечера спать уложили. Все живы-здоровы. Вечером все начальство на концерте присутствовало, зал полон, и все страхи позади. Потом нас повезли назад и мы увидели то, что было скрыто той злополучной ночью: — Горы! Такой красоты, такого разнообразия! Их много и каждая имела свое лицо: то красная, то фиолетовая, то водопад, то причудливые срезы камней, как в сказке!
Ну, и, конечно, мы были горды тем, что мужественно все преодолели и выполнили всю миссию: вложили крохотную крупицу в великую стройку страны!
Террористы
Утром вылетаем. Вечером уже концерт во Владивостоке. Лева, как всегда, перед гастролями в Москве, летит оттуда прямым самолетом, встречаемся на месте.
Реквизит со всей электро и радио аппаратурой заранее оплачен вместе с нами, пассажирами на один рейс. Иначе никак нельзя. Документы в порядке. Прибыли на аэродром, зарегистрировались, летим вовремя. Вышли на посадку. Личные вещи уже погружены, как всегда под присмотром своего техперсонала. Придвинули лестницу – посадка. Что-то народу много? Когда не меньше тонны груза, тогда и билеты продают, примерно, минус 10 человек, в расчете на сто кг. На пассажира. Насторожился наш директор. Тогда им был Григорий Фадеевич, отец Левы. В недоумении бригадир – Виталий Червяков – бас-гитара. Нашего груза нет. Они, через все поле, а это не близко! Бегут к диспетчеру. Тот отдает приказ нам садиться в самолет, откатить лестницу, пилотам заводить машину. Ну, нет!
Ждем своих, они прибегают, говорят, что кто-то там допустил ошибку: продал билеты на полный салон, не учитывая наш груз. Мы дружно, всем коллективом, а нас человек 25! Подкатили лестницу к самолету, сели на нее несколько человек, остальные – на такую штуку, которая ставится под колеса, а при отлете убирается. Переговариваемся с пилотами, объясняем, что без нашего груза не состоится концерт во Владивостоке, билеты все проданы. Это же не наша ошибка. Пусть исправляют. Пилоты нам сочувствуют, улыбаются, мотор заглушили, сидим, ждем. Бежит из аэропорта начальство. Шум, гам! Сидим. Прибегает милиция. Опять шум-гам. Объясняем им. Они, ей-богу, сочувствуют, но мы нарушители! Это диверсия. Тогда еще слово терроризм не употребляли. Сидим. А что творится в салоне! Можно было часть людей ссадить, но каждый прирос к своему сиденью и в адрес артистов летит такая брань, что не передать. Кто-то куда-то опаздывает. Дети орут. Но и у нас своя правда! Судили-рядили, договорились. Дали расписку с печатью, что следующим рейсом отправят наш реквизит, с пересадкой, чтобы успеть вовремя и для уверенности мы оставляем двух надежных помощников. На том и порешили.
Скажу наперед. С большой нервотрепкой все сошлось. Концерт во Владивостоке состоялся и, как всегда, с большим успехом. Но сколько мы натерпелись! Самолет задержали по нашей вине на 40 минут. (А когда они сами задерживают на 2 часа, это как?) Мы зашли в салон, заранее сговорившись молчать. Знали, что будет. Каких только оскорблений мы не наслушались! Народ обсудил нас с ног до головы: худые, толстые, в очках, в помаде, крашеные, в штанах, без штанов, не говоря о мате. Мы героически молчали.
Пока мы были вне самолета, они успели состряпать общее заявление-жалобу в наше министерство, высшему авианачальству, заставили пилотов расписаться и таки отправили по назначению.
Прошло немало времени прежде чем всех нас вызвали к высокому начальству, приехавшему из Москвы. Он сидел строгий, подтянутый с развернутым письмом в руках. А рядом с ним еще какой-то высокий чин из КГБ. И началась разборка.
Кончилось тем, что нам всем влепили выговор в личное дело и, не сомневаюсь, арестовали бы, если бы не было у нас документов, подтверждающих вину сотрудников аэропорта. И им досталось за дело! Таким образом, мы по теперешним понятиям, совершили организованный (а это еще хуже) террористический акт. Но мы добились своего. Наше дело правое. Ура!
Б-е-е-е!
На маленьком Павловском автобусе, (глядя на теперешние он как половинка) мы с нашим неизменным водителем дядей Федей, крепким мужиком, лет 50-ти, за несколько лет объездили всю огромную Саратовскую область. Дороги и сейчас, только съедешь с главной – одни колдобины и выбоины, а в дождь…. Тогда – просто бездорожье. Без конца застревали.
— А ну, орлы, я – жму на газ, вы толкаете сзади. Нас немало, все охотно вылезают: — Раз! Раз! – Взяли! Вытолкали, едем дальше. Тут стадо коров, возвращаются домой, как раз в то село, куда мы едем. Коровы не торопятся, идут себе спокойно. Не дай бог, сбить корову – хлопот не оберешься. Выбрались, уже въехали в село, а там такой глубины колея, ей уже сто лет, никому нет дела. Машина как попала в колею, никак не может выехать, она стала заваливаться на бок, так и легла. Вылезти из нее можно только через дверцу водителя. Аппаратуры тогда у нас не было, нечему было нас придавливать. Мы спокойно повылезли. Водитель пошел искать трактор. А мы с Левой как раз попали в середину крупного стада овец, те тоже расходились по своим домам. И тут нам стало так смешно: овцы, как бы разговаривали между собой, перекликались: — Б-е-е-е-е-е-е-! – Ме-е-е-е-е-е! Их много, маленькие и большие, голоса у всех разные, от баса профундо до колоратуры. Это музыкальное шествие подняло наше унылое настроение от дорожного происшествия, мы ужасно хохотали.
Идем. Видим: на нас несется Ира Пергамент, в своем неизменном ярко-красном плаще. И, вытаращив глаза, кричит: — А-а-а-а-а-а-а-а!!!! А за ней несется…. Бык! Она кричит: — Спасите! Мы вместе с порцией овец заскочили во двор , закрыли калитку, стоим, еле дышим. Вышла хозяйка, загнала своих овец в сарай, спрашивает, что случилось, видит, приезжие артисты. Уже все знают: вечером концерт. Смеется: — Этот бык у нас шальной. Гуляет сам по себе. Красное ненавидит.
Она нас приютила, угостила, а к вечеру проводила в клуб, только попросила снять красный плащ. Водитель нашел тракториста с трактором, и после концерта, очень тепло принятого сельским зрителем, уехали, только уже другой дорогой. Трактор нас на всякий случай провожал.
Так это было
В 60- ые годы Горелика с театром «Микро» часто приглашали на гастроли в Ленинград. Работали в бывшем Райкинском театре эстрады на улице Желябова. У нашего театра был пик успеха. Я тогда только получила лауреатство. Голос, внешность, фигура, туалеты,- все было в полном порядке. Я чувствовала к себе какое-то особое внимание. Садовые ограды были обклеены моей фамилией огромными буквами. Меня много снимали на телевидении, записывали с разными оркестрами. На радио с Владимирцевым, с эстрадным квартетом. Наш спектакль в театре сопровождал оркестр А.Бадхена. Были зрители, которые приходили только чтобы послушать меня. Захожу в магазин, слышу в своем исполнении «Саратовскую весеннюю» с оркестром. Тогда это была редкость и мне стало очень приятно. Это сейчас песни и исполнители пекутся как блины, благодаря телевидению и все – «звезды». Этого слова еще не было в обиходе.
Жили мы – только я и Лева – в гостинице «Европа». Старинная, с огромными номерами, престижная. Там, кстати, мы познакомились с начинающим поэтом Ильей Резником. Сблизились с рядом талантливых художников. Горелик уже тогда увлекался произведениями живописи.
— Знаешь, – говорит мне Левушка, – иду по коридору гостиницы, по нашему этажу, вижу идет режиссер БДТ Георгий Товстоногов с кем-то из своих знакомых, со мной поздоровался, потом слышу как он сказал спутнику: «Это артист Лев Горелик». Представляешь, знает.
В общем, молоды, талантливы,успешны, обеспечены …
В один из вечеров мы пришли, как всегда, поздно и, как всегда, возбужденные после спектакля. Пока обсудили как все прошло, пока перекусили, пока легли – уже почти 2 часа ночи. Еще и книжку почитать «для сна»…
— Ой, Боря, что ты наделал?! Что ты наделал? Боря!
Слышим крик и плач где-то на нашем этаже. Подумала, что кому-то нужна помощь,побежала на крик. Вижу в приоткрытую дверь лежащее на полу большое мужское тело, а перед ним сидит в ночной рубашке с распущенными волосами женщина с огромным ножом в руках! Я подумала, что она его убила.
— Делайте ему искусственное дыхание. Я буду вызывать скорую – крикнула женщина, увидев меня.
А я что, умею?! Лучше бы наоборот. (Тем более, как я потом узнала, она врач).
Я наклонилась над лежащим, взяла его за руки и подумала: какие красивые, ухоженные руки и длинные пальцы, как у музыканта, главное, еще теплые. Тут подоспел Лева. Он – за одну руку, я – за другую: вверх-вниз, вверх-вниз. Не умеем, не получается. Глупо как-то. А тут и скорая подъехала. Врачи нас сразу выгнали – посторонние. Мы даже обиделись. Стоим в коридоре, ждем, верим, что все обойдется. Долго они с ним возились. Мы уже хотели уйти спать, как тут вышел один, снизошел до нас, видит, мы переживаем. Сказал: — Все! Умер! Ничего сделать не смогли!
Тут же подошел главный администратор гостиницы, он был там с врачами. Рассказал, что жена умершего держала нож потому, что им она перерезала пояс от плаща, на котором он повесился, привязав его к дверной ручке ванной комнаты. Он – скрипач (не зря я подумала про его руки). «Сейчас мы переведем его жену в другой номер,- сказал администратор.- Если хотите, завтра я вам скажу куда. А сейчас спасибо вам, идите спать, скоро приедет следственная группа, может быть,потом ваша помощь понадобится даме, ибо она, кажется, одна.»
Утром я поднялась к ней в номер. Она обрадовалась моему приходу, т.к. в действительности была совершенно одна. Сказала, что вызвала маму, ждет ее. А пока все мне откровенно рассказала (как это бывает – первому встречному). Я забыла ее имя, кажется Людмила. Фамилия мужа – Морибель, Борис. Он был приглашен на должность первой скрипки в оркестр Мариинского театра. Обещали квартиру. Накануне получил повестку из Смольного с приглашением прийти обязательно с женой за ордером на квартиру. Но не все было так гладко.
С Людмилой он прожил 14 лет. Уехал по приглашению в Ленинград, расставшись с женой не лучшим образом. Хотел с ней расстаться.Через полгода работы ему пообещали в театре отличную квартиру, если он поселится в ней с семьёй, для одного , мол , это слишком шикарно.Он решил помириться с женой. Позвонил в Москву, объяснился, вызвал, приехала. Бродили по «его» прекрасному Питеру. Он ей рассказывал, как любит по нему гулять, ходить ночью, смотреть, как разводят мосты, показывал исторические места, почему-то все с уклоном в трагические судьбы известных людей: где топили Распутина, где повесился Есенин, где покончил с собой Яхонтов и т.д. Он развивал теорию, что талант к 42 годам – это их возраст – или достигает пика, или, если разочаровывается в себе – чаще всего уходит из жизни.
— А мне уже 42 – сказал он – и мечтал я быть знаменитым скрипачом- солистом, а не играть в оркестре театра. (Другой бы это почёл за счастье ).
Жене было как-то не по себе,она убеждала его в обратном: все впереди!
В Москве она перед отъездом болела и уже тут в Ленинграде разболелась печень. Он положил ее на пару дней в больницу, навещал, стало легче, он привез ее в гостиницу, велел лежать, не вставать, так она продремала весь день и вечер, а он пожелав ей спокойной ночи, сел к письменному столу и что-то долго писал и писал. Потом поцеловал, шепнул, что пойдет погуляет…
Она спала беспокойно. Потом услышала, что он пришел, пошел в ванную, успокоилась и крепко уснула… Через некоторое время какой-то толчок заставил ее проснуться. Интуиция что ли? Видит, свет в ванной не выключен, дверь открыта, встала, пошла к ванной. На полу тело мужа. Подумала – сердечный приступ, так уже бывало. Побежала за лекарством. Вернулась, а он недвижим. И тут она заметила, как он странно лежит: тело почти на полу, а голова в петле из пояса от его плаща, привязанного к дверной ручке ванной комнаты. Она побежала за ножом, перерезала пояс и вот тут мы услышали крики: — Боря! Боря! Что ты наделал?!
Пока скорая с ним занималась, она стояла у письменного стола, читала его письмо, но прочла не всё, тут вошел представитель органов, письмо забрал, сказав, что она не имеет права его читать, пока они с ним не ознакомятся.
Из того, что она успела прочесть, поняла, что его кто-то шантажирует, что он весь в долгах, кому-то должен 16 000 и не может никак расплатиться. Уже это была информация, глубоко ее задевшая. 16 000 при его окладе не такая уж большая сумма, чтобы из-за нее вешаться. У него, как оказалось, была недолгая связь с женщиной из оркестра. Она, якобы, ждала от него ребенка, требовала жениться на ней, еще денег. Узнав, что он вызвал жену, заявила, что все расскажет жене, друзьям, руководству и т.д. В общем, шантажировала. Этот большой, талантливый мужчина, оказался не готовым к такого рода событиям. Решил все обрубить. Зашел в гостиничный ресторан, повидался со знакомыми. Пошел посмотреть, как разводят мосты. Потом вернулся и сделал то, что задумал. Людмила горько говорил о том, что бесконечно занимало ее мысли: почему он с ней не был откровенен, не поделился своими неприятностями, она бы поняла и вместе разрешили эти довольно мелкие проблемы. Но что ее поразило больше всего, обидело и даже, как она сказала, оскорбило, это то, что он совершил суицид на ее глазах, как бы оставив это зрелище ей, как фото, упрек на всю жизнь. Чисто мужской эгоизм. Мог бы ее пощадить.
И в самом деле — подумала я – мог бы совершить задуманное где-то, не причинив ей такую боль.
Приехала ее мама, они решили сразу уехать, мы простились и больше я ее никогда не видела. А вечером того дня на спектакле в театре Толя Бадхен, дирижер оркестра, заметил, что у нас с Левушкой настроение необычное. Спросил. Я рассказала все подробно, он был потрясен, они с Борисом, оказывается, были хорошо знакомы:
— Вы держали руки выдающегося музыканта, жаль, что они уже никогда не возьмут в руки скрипку!
Да, жаль.Я помню это событие всю жизнь. Так это было.
Кольца
Нам часто приходилось бывать в Москве, когда репетировали новую программу, а режиссер не мог приехать в Саратов. Месяца на полтора мы, как обычно, селились в гостинице «Центральная». Очень удобно. Она, можно сказать, прямо в сердце Москвы, на улице М.Горького (теперь Тверская). К ее удобствам можно причислить и то, что она не самая дорогая в те времена, (сейчас баснословные цены), зато под ней аппетитная Филипповская булочная, поблизости Елисеевский Магазин и др., в общем, много преимуществ, включая ВТО (Здание Всероссийского театрального общества), плюс его ресторан, который позже, к великому сожалению всех артистов, сгорел!
А ещё в этой гостинице пятый этаж заселен был иностранцами: французы, испанцы и др. Для них были оборудованы огромные кухни с газовыми плитами, веревками для сушки белья и другие возможные коммунальные удобства. Нам было очень удобно там селиться, ибо нам разрешали пользоваться этими коммунальными благами. Я подружилась с пожилой испанкой Марией, доброй услужливой женщиной.
— Ставь свою кастрюлю! Я прослежу.
Она, долго здесь живя, уже говорила по-русски.
Я и рада! Бегу на репетицию. Мне рассказывали: Мария попробует, например, суп, ей не по вкусу, несет что-то свое, добавляет какие-то специи или крупу. Приходим с репетиции – суп готов, горячий и вкусный.
А однажды, я что-то поставила на маленький огонь. Репетиция затянулась. Думаю: все пропало. Приходим. Смотрю, стоит другая кастрюля на плите, вокруг сгрудились жильцы, кто-то что-то кладет в кастрюлю…. Рассказывают, видимо, приток газа увеличился, не заметили, потом дым пошел. В общем, все сгорело вместе с кастрюлей. Мою выкинули. Они все притащили: кто кастрюлю, кто мясо, кто картошку, кто специи. Очень они беспокоились, чтобы успеть к нашему приходу. Накормить нас, голодных. Мы были растроганы до слез и очень благодарны, а они, в свою очередь, счастливы, что успели.
Нельзя об этом не рассказать, потому что одно вытекает из другого. Чтобы долго жить в гостинице и репетировать – надо зарабатывать! Вечерами мы работали на московских концертных площадках, а с утра нам предложили играть елки. Замечательно!
О елке я продолжу. А тут немножко отступлюсь, ибо это интересно.
Наш режиссер – Галь, (забыла имя-отчество) пригласил к себе послушать в то время запретные песни. Он включил магнитофон, тогда еще ленточный и…. Боже мой! Я таких замечательных песен еще никогда не слышала. Их было тогда всего 18. И все восемнадцать я выучила сразу наизусть и ими была полна. Это замечательный поэт, писатель, не ах какой музыкант-композитор, но переворачивал своими мелодиями, не говоря о стихах, всю душу, — Булат Окуджава. «Шарик голубой», «Троллейбус», «Портной», «Арбат», «Апрель» и др. Его – Окуджаву – потом пела вся страна. И, конечно, уже не 18, а сотни им написанных.
Так вот, о елке. Первая была в Люберцах, под Москвой. Большой городской клуб, много детей. Нам отвели комнату художника. Его самого не было. На столе раскиданы журналы, эскизы. Мы расположились. Я переоделась в костюм Снегурочки, машинально глянула на свои руки: маникюр, кольца, несколько, одно бриллиантовое – подарок мужа. Не хорошо -к детям- с драгоценностями. Сняла лак с ногтей, сняла кольца, положила на стол: здесь все свои, никуда не денутся. Пошла в зал, к детям. Прошло представление. Елка кончилась. Дети, довольные, разошлись. Мы сели в электричку до Москвы. Невольно посмотрела на руки: — Ой, какие грязные! А где же кольца?! Забыла! Я их оставила на столе художника!
Выскочила на первой остановке, тут же попала в поезд, идущий в нужную мне сторону, махнула своим рукой, мол, скоро буду, мне ведь еще на концерт! Приехала в клуб. Там уже идет уборка. Комната художника на замке. Попросила открыть, кинулась к столу – нет! Разворошила все на нем – нет! Обыскала всю комнату, может упали – нет! Нету! Спрашиваю: кто заходил? Мне отвечают: — Художник.
— Где он? Каков человек?
Я позвонила в милицию. На удивление доброжелательно и скоро они отозвались, прислали оперативника. Молодой парень. Инициативный. Всех опросил, узнал номера телефонов дома и другой работы художника. Позвонил. Тот ответил: — ничего не видел, ничего не знаю. Оперативник вернулся вместе со мной в клуб, опять всех опросил. Безрезультатно. А время идет. Уже темно. В Москве, я знаю, за меня волнуются. Что делать? На концерт, наверно, уехали без меня. И тогда Сережа (мы познакомились) принял решение. Мы остановили машину (милиции не отказывают) нас повезли на край света, там был еще один клуб. Нашли художника. Он сделал вид, что ему никто не звонил, если ответил, то кто-то другой, не он. Крутил-крутил, но видно было, что он нас ждал, предчувствовал. С улыбкой встал, пошел на встречу, достал из пистона (потайной карманчик на брюках) пакетик. Каждое кольцо в отдельности тщательно обернуто папиросной бумагой. Не выгорело. Стало понятно, что человек он не чистоплотный. Мы с Сережей решили дела не затевать. Черт с ним! Главное, нашли мои единственные драгоценности. Надо возвращаться, оба голодные, и, что совсем смешно, у меня ни копейки на обратный билет. Сережа договорился с проводником, посадил меня в электричку.
А я написала благодарные письма в газету и его начальству, (деньгами за добро тогда не расплачивались). Его наградили, повысили в звании, за что он мне тоже был благодарен. Другой бы, может и не стал тратить время на цацки какой-то провинциальной актриски. Люди разные.
Вот такие елки-палки.
На дороге
В директорской машине нас было с водителем четверо: я, Гена Нарышкин – красавец-певец и директор. Возвращались из Маркса ( города немцев Поволжья). Дорога хорошая, едем быстро, беседуем. Вдруг с левой стороны почти вплотную к нам вырастает высокий борт грузовой машины. Как он нас не столкнул? Наш водитель придержал машину, а та проскочила вперед. Чувствовалось, что с ней не все в порядке. На всякий случай мы не стали ее обгонять. То, что произошло на наших глазах, я увидела впервые, а уж сколько дорог я изъездила! Метрах в тридцати перед нами грузовая машина стала буквально подпрыгивать, как в танце, а когда она приземлялась, то из-под всех четырех огромных колес сыпались искры. Я думала, она вот-вот загорится, но совершив несколько прыжков, притом, вбок, вбок, вбок… завалилась на бок и покатилась далеко вниз. Замолкла. Мы остановились. Что делать? На наших глазах, скорей всего погибли люди! Мы вылезли из своей машины, стали вглядываться – темно же! Довольно далеко от дороги, внизу стоит грузовик вверх колесами. Тишина. Мужчины спустились вниз, зовут меня. Подхожу, вижу из перевернутой кабины висит женская рука в красной кофте. Открыли дверцу, тихонько вытащили женщину, за ней мужчину. Лежат. Вроде, без сознания. Крови нет. Стоит густой запах алкоголя. – Ой, да они пьяные! – говорю я.
И вдруг: — Кто пьяный!? Это мы пьяные?! Это вы пьяные!
— Ах, вы, твари! Еще какие живые! Ни царапинки. Чуть нас не сбили, машину загубили.
Оказывается пьяный водитель усадил за руль еле ворочающую языком, так сказать, любимую женщину. Учил водить машину. Хорошие люди разбились бы уже, а этим хоть бы что, море по колено. Ох, нас и зло взяло! Доехали до ГАИ, сообщили, что на 40-вом километре опрокинулась машина. Туда сразу поехали сотрудники ГАИ и, я думаю, этим горе-водителям мало не показалось.
Стакан чая
Иду по коридору 10-го этажа гостиницы «Москва» (ее уже снесли, к сожалению!). Иду в самый конец – там комната с «титаном» с кипящей водой, можно набрать термос, попить чаю после концерта. Коридор длиннющий, мы в другом конце, пока допилишь до этого титана, а потом еще и обратно! Где-то на полдороге выходит из своего номера Илья Рахлин, художественный руководитель московского Мюзик-холла. Меня Лева с ним давно знакомил, еще до его высокого назначения.
— Здрастье! Вы за чаем? А у меня вот что есть! Забежал в свой номер и с радостью похвастался какой-то железной штукой, закрученной спиралью.
Впервые вижу.
— Что это?
— Это? Это – чай дома! Вы представляете? Не надо бегать километр туда и обратно. И вообще удобство для любого командированного, особенно для артиста – сказка! Называется кипятильник.
— Где такое достать?
— Пока еще только в одном месте. Вообще – это секрет, но вам скажу.
Я ему благодарна, аж до выхода на пенсию, на всю жизнь! Помчалась сразу и приобрела один большой, один маленький. Это простое, гениальное устройство облегчило жизнь целой армии людей. Что может быть лучше при плохом самочувствии, настроении, усталости, чем стакан горячего чая?! Прямо-таки спасение и еда не в сухомятку. Добрая весть облетела всех жаждущих. В самом скором времени не было артиста, не имеющего такого кипятильника. С таким можно и картошку сварить!
Гостиничная администрация (не только в Москве) тоже ушлая, быстро просекла, отчего у них столько «света» нагорает. Дошло до того, что горничным было приказано изымать кипятильники, искать даже среди личных вещей. И штрафовать.
Кстати, я вспомнила, что еще в детстве папа мой, будучи инженером-электриком соорудил для стакана чая нехитрое сооружение со спиралью наружу, опасное, но зато не качать же примус из-за стакана чая.
Итак, кипятильники легко находили, штрафовали, при отъезде, правда, отдавали. Но меня это не устраивало. Я придумала!
Как человека принимают по одежке, так артиста по чемоданам. Мы старались, чтобы наши чемоданы были не хуже, чем у заграничных гостей. Покупали дорогие, кожаные, на колесиках. Была у меня сумка большая, желтой кожи, шикарная, вся в заклепках, кнопках и замках. В такой должны быть лучшие вещи, а у меня – никто не верил! – была дорожная кухня, о которой никогда никто ни в какой гостинице не догадался. А там — разные кипятильники, меленькая электроплитка, набор кастрюль, можно варить, а можно вложить одну в другую, получался судок с ручкой на полный обед из ресторана, что я чаще всего и делала. Так как, во-первых, Горелик должен был поесть часов в пять, чтобы и сил хватило, но и работать не на полный желудок, он ведь очень выкладывался.
Обед в ресторане я брала часа в два-три, ведь у меня еще в летнее время были дети с собой. Все накормлены, а Леве надо подогревать, так что тарелки, вилки, ложки, ножи, железные термосы на литр, на три литра. Чего у меня только не было, даже маленькая сковородка для яичницы. И все помещалось в одной этой замечательной сумке, стоящей на самом видном месте! У меня никогда ничего не нашли, не говоря уже о кипятильнике! Вот таким образом я обставляла наш кочевой быт. Даже будучи за границей, несмотря на то, что розетки у них другой формы и часто напряжение другое. Там гостиничному хозяйству была известна русская смекалка, и они ставили свои препоны. Но голь на выдумки хитра, а советский человек на всякий яд найдет свое противоядие. И их препоны нам были не страшны. Вы так? А мы этак! Да здравствует цивилизация плюс электрификация!!!
Горбуша
Когда мы говорили, что в свое время объехали весь Советский союз, то это почти правда, если не на все 100%, то на 99, пожалуй будет. Из конца в конец: Якутск, Сыктывкар, Магадан, Петропавловск на Камчатке, Сахалин, перечислить невозможно. Не говоря о юге: Кавказ, Крым, Армения, Грузия, Азербайджан и т.д. Есть яркие воспоминания, многое забыто. Вот Магадан мне памятен знакомством с сосланным отличным, когда-то очень модным певцом Вадимом Козиным. Я была у него дома, он мне пел, аккомпанируя на стареньком пианино, показывал множество фотографий со знаменитыми людьми и родственниками. В то время у него жили две кошки, которые у него были всегда.
Сахалин оставил особенное впечатление. Мы были там и зимой и летом. Познакомились с замечательным грузинским художником Гиви Манткава (как его, грузина, туда занесло?!) до конца жизни он стал другом Л.Г. Хотел непременно подарить ему свою лучшую работу «В бане». Забрать лучшее Горелику совесть не позволила. Он выбрал милую работу по песне Окуждавы – «Девочка плачет, шарик улетел…»
И еще мне запомнилось, что у входа в гостиницу продавал огромнейших крабов хоть целый бери, хоть на вес – 5 рублей кило. Кстати, у них очень вкусное мясо, впервые такое ела.
Еще меня удивило простота и демократичность молодого главы Сахалина. Он после нашего спектакля полез прямо из зала на сцену и, собрав артистов, благодарил и приглашал приехать еще и еще, без всякого чванства. Приятно.
То, о чем я собираюсь рассказать запомнила и вовсе на всю жизнь. Нас пригласили в выходной посетить рыбзавод. Конечно, интересно. Поехали. Изумительная природа. Изобилие зелени, заросли гигантских папоротников, множество живописных, быстрых речушек. Едем. Что такое?! Выглянула, а мы едем по рыбам! Как это? Ведь подавим! Ой! Ужас! Нам объяснили: это рыба горбуша. Она нерестится один раз в пять лет. Живет в море, но откладывать «деток» (вопреки нормальному смыслу – так природа велела!) идет в пресную тихую заводь. А дорога туда ведет сначала через маленькие пресные речки, да еще против течения. Они впадают в большую реку, а та большая перекрывается «заводкой», т.е.такой заслонкой, которая регулирует отбор: часть рыбы пропускает, часть остается, не может пройти, рвется в любую щель, продирается, застревает, обдирается в кровь и погибает. Речки мелкие и рыба идет по ней вплотную, им так тесно и они так стремятся вперед, что у большинства друг о друга ободраны бока и сочится кровь. Это зрелище не для слабонервных. А на ветках деревьев сидят как огромные черные свечи вороны, скорее, черные вороны, зловещие, разжиревшие. И это еще не все. Тех счастливчиков, которые прорвались в тихую заводь, можно видеть как они уже тихо, спокойно, носами выкапывают ямки, кладут туда икру, самцы поливают их молоками и закапывают сверху землей. И все-таки, сделав свое главное дело бедные рыбки погибают и это уже не от бессилия, а таков жестокий закон природы.
Оказывается рыбзавод – это не то, что я представляла: какое-нибудь огромное здание с цехами, котлами, техникой…. Это вся огромная территория, которая связана с этой рыбой. Я видела, как к берегу моря подходит рыболовный катер, с него по конвейеру потоком идет рыба в желоба, там промывается, плохая выбрасывается, отборная поступает в умелые руки женщин на разделку. Та, что с икрой – отделяется. Ну, и т.д.
Нашим ребятам разрешили брать ту рыбу, что осталась перед загородкой. Они подворачивали штаны, лезли в воду и руками (столько ее было!) выбирали ту, где видно, что больше икры. Сами рыбаки ножом полоснут по боку, икру – в тарелку, чуть посолят и едят ложками. Это не по мне.
Потом варили уху. Ира Пергамент, (она у нас всегда была главный повар) варила свою. Рыбаки завода варили свою. На разных кострах. Каждый колдовал по своему. Соревновались, у кого вкуснее. Я не часто в жизни ела уху. Не разбираюсь, вкусно у обоих. Конечно, из вежливости женщине отдали предпочтение.
Стало темно, пора собираться. День получился сумбурный. Когда возвращались – машины тщательно проверяли, чтоб никто ничего не увез с собой. Там, на территории – пожалуйста, ешьте сколько хотите. Вывозить нельзя – нарушение закона.
У каждого в отдельности впечатления этого дня были разные: кто в восторге от всего, кто от красот природы, кто от еды, особенно никто столько икры в своей жизни столько не ел. На меня же неизгладимое впечатление произвели рыбные страдания. Я привыкла думать, что в природе все гармонично. Вот тут, мне кажется, она (природа) просто закапризничала и сыграла злую шутку.
Пощечина
Последние годы меня часто одолевают беспорядочные воспоминания, имевшие значение в моих жизненных перипетиях. Одно событие налезает на другое, хочется зафиксировать, сажусь за стол и….пишу о другом. Когда нет сна, мысли вертятся, все четче выстраиваются, облекаются в форму и рождается одно из редких воспоминаний, возникающих из прошлого.
Как всегда гастроли, гостиница. После спектакля. Мы легли спать. Постучался Витя Кривопущенко. ОН на тот момент был руководителем оркестра. Мы всегда были в хороших отношениях. Что-то стали выяснять по делу и вдруг – выпил что ли? – насчет Жанны, певицы, ее репертуара и чего-то еще. Мы поговорили и вдруг он произнес фразу невероятно оскорбительную с антисемитской подоплекой и в такой форме, что я непроизвольно размахнулась и дала ему пощечину! Это произошло в секунды.
В моем понятии, в подсознании жила уверенность, что мужчина не может поднять руку на женщину, хотя бы потому, что она вообще женщина, а тут еще в два раза старше его, тем более, что он совершил грязный поступок за который должно последовать наказание.
А он! Он своей тренированной рукой пианиста и скрипача очень больно ударил меня по лицу в ответ. И сбежал. Я вскрикнула, испытав такое сильное потрясение, что впала в ступор. Как будто в меня выстрелили. Шок!
Ночи не было. Выпила все, какие были, лекарства. Долго не могла опомниться.
С того момента я отключила этого человека от себя на всю жизнь.
А ведь мы эти, с позволения сказать, «жиды», сделали ему немало хорошего. В трудную минуту взяли на работу. Там же он обрел свою любовь Жанну Рождественскую, полюбил ее маленькую дочку Оленьку.
Его семье важнее всего было наше участие в жизни его любимой младшей сестры, Оли. Она была психически неуравновешенный ребенок. С детства уже несколько раз мать вынимала ее из петли. За ней нужен был глаз, присмотр. А тут отца вызвали на операцию в Москву и мать поехала с ним. Витя попросил у Л.Г. разрешение взять Олю на гастроли на юг. А его мама умоляла мою Ирочку, которая тоже была с нами, поддержать Олю, повлиять и отвлечь от навязчивой идеи уйти из жизни. Ира – душа добрая, согласилась, чем взяла на себя большую нагрузку, тем более, что и Машенька была с нами.
Прошли годы. Силой обстоятельств, все разъехались. Жанна с дочкой и Витей уехала в Москву. Витя из моей жизни вычеркнут. Если бы встретила, прошла бы, как мимо чужого человека.
P.S
Пощечина пощечине – рознь
У нас в театре был электрик Женя, очень любил женский пол. Все менял девочек. Однажды, где-то надолго задержалась Ирочка. Я ее искала, искала, а она, оказывается, провела несколько часов с этим типом. Она же совсем девочка, начитанная, умница, с ней интересно. Они беседовали сидя на балконе, кажется в Сочи. Хорошо. Но зачем же он закрыл дверь на ключ?! Мы ее там у него и нашли. Тут я ее и шлепнула по лицу. Невольно сработал материнский инстинкт. Я знала, что ничего плохого не могло быть. Но таким образом проявила свое волнение.
Ты меня, Ирочка, прости! За эту глупость прости! Я больше не буду!
Покупайте детям сладкое печенье
Мой родной язык – русский. В меньшей степени белорусский. В Минске, где я родилась, белорусская школа была ближе к дому. Все предметы на белорусском языке, который стала забывать, но, если надо, напишу грамотно. У меня врожденная грамотность особенно русская. Запросто могла бы работать в хорошем издательстве корректором, если б не окончила Консерваторию и не стала певицей.
А вот идиш знаю плохо, хоть и чистокровная еврейка. Так уж сложилось: моя мама юной была оторвана от своего дома, оказалась по другую сторону границы. Еврейских песен она знала множество и часто пела, надев косынку, заправив ее за уши. Еврейская мелодика отзывалась во мне странным образом: она пробуждала во мне волнение, какие-то особые эмоции иногда слезы… Это был голос крови.
Однажды, в дни своей творческой молодости (я бабушка четверых внуков), листая поэзию Юнны Мориц, обратила внимание на перевод с еврейского поэта И.Тейфа он писал только на идише. Я приведу их дословно:
Город пахнет свежестью ветреной и нежной….
Я иду по Горького к площади Манежной.
Кихелах и земелах увидала в булочной
И стою, растерянно, в суматохе улочной.
Подбегает девочка, спрашивает тихо:
— Что такое земелах и что такое кихелах?
Объясняю девочке этих слов значение:
— Кихеллах и земелах – сладкое печенье…
И любил когда-то есть печенье это
Мальчик мой, сожженный в гитлеровском гетто.
— Все, все, все! Все дети любят сладости!
Ради звонкой радости в мирный вечер будничный
Кихелах и земелах покупайте в булочной!
Я стою и слышу сына голос тихий:
— Ой, купи мне хземелех, ой, купи мне кихелех!…
Где же ты мой мальчик?! Сладкоежка, где ты?
….Полыхают маки, там, где было гетто.
Полыхают маки на потухших землях….
— Покупайте детям кихелех и земелех.
Город пахнет свежестью ветреной и нежной….
Я иду по Горького к площади Манежной.
Кихелах и земелах увидала в булочной
И стою, растерянно, в суматохе улочной….
(Мама такие пекла с корицей и с сахаром, резала на противне ромбиками.)
Все во мне всколыхнулось: катастрофу пережила в полной мере, — эвакуация, голод, холод, потеря близких…. Вот бы положить такие стихи на песню. И какое совпадение!
Мы были на концерте Марка Розовского. Прекрасный артист, темпераментный, напористый, убедительный. Он тогда еще не был главным режиссером театра у «Никитских ворот». И вдруг запел «Кихелех и земелех», как бы мелодекламировал. И музыка не хитрая, я полагаю, он сам ее скомпоновал, она как лоскутное одеяло из многих кусочков еврейской музыки. Ну очень здорово!
Надо сказать, что по жизни Марк нам близкий человек. Он работал с нами как режиссер, бывал с нами на гастролях. В то время мы много общались. И на нашу просьбу подарить песню, конечно, откликнулся.
Я думаю, пришла пора сказать кто это «мы».
Это эстрадный театр «Микро», где был ведущим артистом и художественным руководителем народный артист России Лев Горелик, а я, уже тогда – лауреат Всероссийского конкурса артистов эстрады Людмила Равницкая – солистка театра.
Над «Кихелех и земелех» со мной работал известный московский режиссер Леонид Эйдлин. Он в то время ставил в коллективе театра «Микро» новый спектакль «Дело не в шляпе». И в то же время с нами работал, писал тексты и музыку к этому спектаклю и специально для меня написал ряд песен – Юлий Ким, талантливый, популярный, многими любимый. Чем и горжусь.
А так как речь идет о замечательной песне И.Тейфа «Кихелех и земелех», то не могу не заверить вас в том, что на любой аудитории, а мы объездили все уголки тогдашней многореспубликанской Советской страны, бывали в Соц. Странах, (дальше тогда не пускали), на самой русской и самой еврейской аудитории (в Израиле), она имела неизменный отклик. В Одессе я ее пела два раза подряд.
Очень красиво звучали скрипки, их вступление, как пролог, а текст сопровождался музыкально строго, скупо. И только после последних слов: «И стою растерянно, в суматохе улочной….», звучала одна гитара, на одной струне раздавался как бы стон… затем секунда молчания и…- взрыв аплодисментов!
Это было счастье: успех, сцена и отданная ей жизнь, без малого 40 лет!
Круиз
Это было событие. В Советском Союзе боялись заграницы и не пускали. От родственников отказывались. Нет их – и все! И секса у нас нет! А откуда дети? За границей, мол, один разврат, разгул, разбой, дискриминация, эксплуатация, доллары, которые мы в глаза не видели, — все это Советскому человеку не пристало знать и хотеть.
Вот ансамбль Моисеева прорвался. Бедные артисты заработанное «отдавали» государству, а мизерную зарплату тратили на разные соблазны. Экономили на питании, запасались консервами и ими обходились. Если им устраивали банкет – это праздник. Вот еще балет Большого театра был в фаворе…
И вдруг! Разрешили круиз, т.е. путешествие вокруг света на теплоходе «Грузия».
Передовая общественность нашего города зашевелилась: кого предпочтут загрузить в теплоход? Надо ли быть членом партии? Какими обладать достоинствами, чтобы досталось такое счастье! Мир повидать многие хотели. Предупредили: из семьи – кто-то один. Или муж, или жена. Мало ли что! Если оба, то и остаться могут! Моего мужа пригласили, конечно, без меня. Ну и не надо, я качку плохо переношу.
Он собрал множество каких-то справок, получил аж 24$! Всем одинаково, но намекнули, что «там» нужно давать на чай. Все кинулись запасаться водкой, матрешками, открытками, хохломой и т.д. Да не забыли о консервах для себя. Все. Поплыли. На целый месяц. Лева был счастлив. Народ солидный: врачи, профессура… подружились. Он дал на корабле свой концерт. Надо сказать, тогда написанные Левой смешно и, насколько возможно, остро «Саратовские страдания» были записаны на пленку и крутились на всем пароходстве. Буквально, куда ни зайдешь. Такая популярность кому-то стала поперек горла. Но об этом потом. Хоть по 2-3 дня, но побывали во многих странах: Англии, Франции, Италии, Испании и др. Благополучно вернулись. Качка была, но все живы, а главное, никто не сбежал.
Лева рассказывал о впечатлениях, о том, как их инструктировали: не отделяться от коллектива, ходить не меньше чем по двое, ни с кем не знакомиться, на вопросы не отвечать, в «Мулен Руж» — не ходить! А как хотелось артисту побывать именно в «Мулен Руж»! И побывал бы, ослушался бы, да билеты дороже суммы, им выданной. И погулять хотелось свободно по красивым улицам, но послушно ходил вдвоем со своим директором. Однажды расстроились: за копеечный стакан воды заплатили долларами. Оказалось, это было кафе миллионеров! Поди знай! В Англии на набережной увидел магазин часов. Зашел. Продавец – еврей – предложил новинку, часы-браслет, крик моды! Дешево! Соблазнился. Купил. Часы ночью встали. Горелик утром побежал в магазин:
— Это же не достоинство для часов.
Продавец улыбнулся, юмор понял, молча взял часы и вернул деньги.
— Вы же хотели дешево.
Во Франции на распродаже за 1.5$ купил мне два отреза на платье – голубое и дымчатое в крапинку. Оба я отдала шить для сцены. Очень красиво. Из Испании привез нам девочкам (Ирочке 4 года) – вязаные сумочки и замечательные веера. Это там ширпотреб. А я так хотела веер. Он и сейчас у меня. Память. В Италии Лева купил, выторговал подешевле туфли для сцены. Привез оригинальную колоду карт: очаровательные девушки, одетые, подчеркиваю, одетые, в разные красивые легкие одежды. Дети ими играли, не в них, а ими. Сначала Ира, потом Машенька, а потом и их дети. Все! Больше ничего. На выданную им сумму еще хорошо.
В круизе Лева сделал изумительные фотографии. Сделал мастерски! Такие типажи, такие ракурсы, хоть на выставку – настолько художественные.
Воспоминания улеглись. Мы начали работать. Выехали в Саратовскую Область. Там в сельском магазине купили себе красивое пуховое одеяло: низ – розовый ситец, верх – вишневый шелк. Радовались. Помню: сидим в гостинице в номере на полу перед раскрытым чемоданом, пытаемся в него втиснуть одеяло, а оно не влезает, вываливается как квашня. Кто-то из своих зашел: — Включите радио, местная трансляция… Слышим обрывок фразы:….»артист не оправдал доверие партии, ходил в «Мулен Руж», уходил ночами один, покупал порнографию, торговал водкой, матрешками и ботинками…»… ШОК!!!
Это был шок. Но ведь это все неправда! Поди докажи!
Такой черной полосы в нашей жизни не было. Это надо было пережить, ибо сплетня обросла, как снежный ком. Иногда, идя по улице, неслись вдогонку окрики: — Эй, Лева! По чем торговал ботинками?!
Как плюнули… Уже и приписали то, что говорили прежде о Райкине, что, мол, и он похоронил мать, положив в гроб золото и бриллианты. А мать, слава Богу, жива и здорова!
Через некоторое время мужа вызвали в Обком партии к начальнику по пропаганде т.Черныху. Тот извинился за ошибку и показал анонимное письмо. Лева догадывался кто это мог написать. Этот человек умер и туда ему дорога! Но свое грязное дело успел сделать. Он сказал, что то, что они позволили такой выпад против артиста, сделано для того, чтобы другим не повадно было.
Сказали: идите, спокойно работайте… И квартиру дали, и машину дали, и звание первое дали – Заслуженный артист Советского Союза. Потом и народного дали. Теперь он еще и почетный гражданин города, член Академии искусств, член Союза художников. Все при нем.
Но как легко одной ложкой дегтя испортить жизнь.
Люди, которые дороги
Еще раз Левушка
Ты всегда умел любой праздник скрасить какой-то выдумкой. Что-то кому-то дарил, к этому прилагал стихи, обязательно с юмором. Ты мастер капустников и ни один театр не обошелся без твоего участия в них, даже еще на 5 курсе консерватории, не зная тебя, смеялась над капустником твоего производства.
Кстати, этот замечательный дар получила от тебя старшая дочь, Ирочка: любое событие она остроумно рифмует и капустники придумывает.
Если тебя приглашали в компанию, знали — будет весело, смешно. Ты рассказывал уйму анекдотов, острил на каждом шагу, иногда прямо-таки фонтанировал. Как я жалею, что не записывала за тобой все «хохмы».
Всегда элегантный, костюмы шил у лучших портных Москвы или Риги. И меня включил в свои заботы – лучшие портнихи, ткани, композиторы, поэты – во все вникал, что касалось сцены.
Белозубый (до сих пор), с чудными миндалевидными глазами, полон обаяния, всегда легко сходился с людьми.
Мы часто, помнишь, бывали в Тбилиси, нас приглашали еще и еще. После концерта приходили артисты грузинских театров, приглашали в ресторан – и я с ними: все мужчины, одна женщина. Окружали уважением, вниманием, даже предлагали перебраться в Тбилиси, обещали квартиру. Тогда ты познакомился со многими художниками: Соселия, Ахвледиани, национальная гордость Грузии – Гудиашвили. Вы подружились.
Учил меня понимать живопись.
Левушка, помнишь, как ты приучал меня к точности, обязательности. Я всегда хоть на пять минут опаздывала. А ты, как в затертой поговорке «точность – вежливость королей», был всегда абсолютно точен. Если что-то обещал, старался выполнить обязательно. Даже в мелочах.
Популярным ты стал быстро.
— Лев Григорьевич, достаньте обои – ремонт
— Лев Григорьевич, достаньте стройматериал – дом
Старался идоставал.
Ой, гитариста забирают в армию – отбил.
Прекрасный пианист и певица – такая пара, без квартиры. И таки выбивает квартиру.
Левушка, не помню, в каком городе, к тебе буквально бросился мужчина:
— У меня умирает дочь! Не могу достать лекарство. Помогите! Помог. Может, через год, уже забыли про это, выходили из театра, нас подкарауливает мужчина плачет целует руки: — Вы спасли мне дочь!!! Вот такая отзывчивость, обязательность.
Я любила стоять за кулисами слушать тебя, замечать новые находки, видеть реакцию зрителей. На сцене ты всегда подтянут, одет с иголочки. Я не ревновала к успеху, у меня репертуар был всегда свой , и я имела прекрасные отзывы у зрителей и в прессе.
Главное, что и у тебя был свой, написанный тобой, как «Саратовские страдания», или специально для тебя замечательными авторами.
А ведь начинал ты с репертуара Райкина. Делал все отлично, 17-летним мальчиком, зарабатывал во время студенческих каникул на собсвенных авторов. Газеты хвалили, талант не скроешь. Зато шлейф приобрел: Саратовский Райкин Волжский Райкин- мэтру это не понравилось. И он вставлял свои палки в колеса. Может ты забыл, хочу тебе напомнить, когда родилась Ирочка, мы ставили ее кроватку рядом со своей в нашей маленькой комнатке у мамы, где ты придумал оригинальный стул, из-за тесноты служившей тебе своеобразной этажеркой, хранителем бумаг, разных мелочей, многому, что нужно под руками.
Я тоже уставала: печатала, корректировала твои материалы, а ночью вставала к Ирочке, меняла пеленки и приговаривала: — сейчас, моя маленькая, мама поменяет пеленочку, вот так, вот так… теперь доченьке будет сухо и она будет хорошо спать… Ты, конечно просыпаешься и говоришь: — неужели это нельзя делать молча?! Дай поспать. Завтра ночью я сам буду пеленать. Встал, слышу: — сейчас, моя деточка, папа поменяет пеленочку… и т.д.Я смеюсь. Теперь ты понял? Без слов невозможно. А помнишь, как она в 3 года сказала нам, твердо выговаривая букву «Р»: “Что вы за родители, что вы меня все бросаете и бросаете, мне без вас все не в радость”. И правда, до года я ее кормила грудью, а потом бесконечные гастроли,
Был момент – мы отдалились. Ты уехал в Москву учиться на режиссерских курсах, у Плучека. Я готовилась к конкурсу артистов эстрады.
Кстати, невозможно забыть, какой успех у тебя был на всесоюзном конкурсе артистов эстрады. А тебе вместо лауреата дали дипломанта. Тогда весь зал стоя скандировал: “Не-спра-вед-ли-во!”
В 1965 году я пела на фестивале отделение и отделение Зыкина.
Ты был моим режиссером всегда и на этот раз. Я любила с тобой работать, и ты очень ценил во мне умение понять, быстро схватывать суть.
В 83 году меня сбила машина. Ушибы, переломы – 4 месяца больницы. И на год жесткий корсет. Думала — петь не буду. Если бы не ты, так бы я и не вышла на сцену. Ты заставил меня работать, репетировать, заниматься гимнастикой. И настал тот день, когда мне поставили скамейку за кулисами, я ложилась, расшнуровывала корсет, надевала сценический туалет и выходила на сцену. Потом снова лежа надевала корсет и так целый год. Конечно, ты, своей настойчивостью, убеждением, заботой заставил меня вернуть себе радость жизни.
Ира Пергамент
— Лев Григорьевич возьмите меня к себе! – каждый раз при встрече с ним, она просилась к нему в коллектив. А работала в коллективе Волгина и Зеленской, читала монолог мальчишки, смешной и трогательный. Крепкая, темпераментная, активная.
— Можно, я потанцую с вашим мужем? Не бойтесь, я его люблю, но не уведу.
Маленькая, задорная, только бюст был необъятный. Он ей очень мешал. Когда выйдя из стен днепропетровского театрального училища, работала в ТЮЗе и всегда играла мальчишек, приходилось мучительно туго перевязывать грудь.
Она добилась перевода к Горелику, хотя ее убеждали, что он не даст ей работать.
Поначалу ей действительно не было места в спектакле. Выходила как секретарша. И ее это устраивало. Постепенно ты находил ей репертуар, то у Горина, то сам писал, занимался с ней, придумывал образы, и она выросла в хорошую комедийную актрису, полюбилась зрителям. Ты не боялся делить с ней успех, — она была твое детище. И предана была тебе, своему дорогому шефу, беспредельно.
Получила звание заслуженной артистки РСФСР. Построила кооперативную квартиру. Все было хорошо. Но у нее было редкое заболевание: количество красных кровяных шариков превышало. Как лейкемия, но наоборот. Сколько зависело от тебя, ты делал, и она очень заботилась о тебе, кулинарка была превосходная и старалась часто готовить для тебя. А потом ее болезнь обострилась. Ты повез ее в Москву, делал, что мог, но летальный исход был неизбежен.
Будучи на пенсии, она стала делать разные художественные изделия, аппликации. Она оказалась талантливым художником, но обнаружила это в конце жизни. Ты устроил выставку из ее произведений, и она имела признание.
При неприятностях на нее нападал жор. Мы говорили: кто-то плачет, кто-то смеется, а Пергамент жрет. Дело в том, что она была дитя блокады.
Мы будем помнить ее.
Роман по-советски
Так уж у меня получается, что прежде чем рассказывать о том, о чем хотела рассказать, я ввязываюсь в попутные воспоминания, мимо которых пройти не могу. Будем считать, что это моя манера, мой стиль. Вот дом, где родилась Ирочка, двор, который славился на всю улицу тем, что посередине него стояло основательное каменное общественное сооружение для всех жителей этого двора, т.к. ни в одной квартире не было уборной. Был дом: окна на земле – полуподвал, первый этаж, там жили в коммуналках разные семьи, а наверху довольно обширная мансарда, дом с мезонином. Пустая. Мой отчим уговорил своего друга (им с семьями негде было жить) из этой мансарды сделать две квартиры. Обивали пороги разных чиновников и получили разрешение на строительство. Сначала построили двухэтажную деревянную лестницу, они заинтересовала соседей. Пошло-поехало. Сделали блок, таскал вверх-вниз ведра с водой (воду потом провели), с песком, цементом, щебнем и т.д. Горбыль для стен – все своими руками. И помогали все, кто мог. Моя двоюродная сестра Вера, которую мы забрали из детдома, тогда уже была с нами. Февраль. Холодно. Я даже щеки отморозила, работая на стройке, а уже пела сольные концерты, пела с оркестром. Во дворе мы все знали хорошо друг друга. Когда построили – были счастливы, что ушли от злой хозяйки с Кирпичной улицы. В этом доме родилась и росла Ирочка. Ее соседи любили. Можно было оставить с детьми во дворе. Когда у детей спрашивали, в кого такая рыженькая дочка у известных артистов, они дружно отвечали:
— В дядю Васю, в соседа!
Это была дежурная шутка. Рыжий дворник Вася всегда у нас брал в займы 3 рубля. Да! Забыла еще: сарай, палисадник, (сами копали), куры, собаки, кошки – вот это наш двор. Отвела душу воспоминанием.
Так вот. Выхожу во двор. Подходит ко мне соседка Аля, милая девушка, студентка, и спрашивает:
— Лиля! Ты знаешь такого пианиста Анатолия Катц?
— Конечно.
— Что ты можешь о нем рассказать?
— А зачем тебе?
— Понимаешь, он ухаживает за моей сестрой Лилей.
— Да ведь он женат. Он женат на скрипачке, женился в 19 лет.
— Так что он из себя представляет?
— Я о нем знаю только хорошее. Умница, необычайно талантлив.
Ситуация, конечно, не простая. Лиля учится в музыкальном училище на дирижёрско-хоровом отделении. Поет очень симпатично, голос маленький, но приятный тембр, чрезвычайно музыкальна и хороша собой. Студентов часто собирают в бригады, которые бесплатно обслуживают выборы или какое-либо строительство. Я, например, в свое время, была бригадиром такой бригады. Мы обслуживали газопровод Саратов-Москва. Собирали студентов поющих, играющих на разных инструментах и – вперед. Ездили вдоль всей трассы, денег не платили, мы вечно голодные, спали вповалку. Запомнился смешной случай. Мы в какой-то избе спали в углу на полу рядышком, человек шесть. Грели друг друга своим теплом. Кто-то один встал, пошел по надобности, дверь за собой не закрыл, холоду напустил. Вскочил Костя, он был наш конферансье, при этом сильно заикался (поэтому его не приняли в театральное училище). Он разозлился на того, кто вышел, хотел крикнуть – закрой дверь! Но застрял на букве: «ззззззззззз» , потом крикнул «ууууу» – ЗАРАЗА!!! Встал, сам закрыл. Мы умирали со смеху….
Но не об этом речь.
Толя Катц на таких концертах аккомпанировал Лиле. Получился прекрасный дуэт. Случилось то, что и должно было произойти – любовь.
Толя небольшого роста, лопоухий, ужасно худой, на голове пушок. Но стОит с ним поговорить, пообщаться, поработать – и красив, и умен, и обаятелен. Юмор так и брызжет из него.
А уж талантлив! Блестящий пианист, образован, начитан, пунктуален, воспитан, услужлив… Что бы еще добавить? Сколько он написал для меня замечательных песен! Ноты писал – как печатал – красота! Играть мог что угодно. В любой тональности, хоть джаз, хоть эстраду, хоть классику. Легко читал с листа. Стал лауреатом международного конкурса пианистов. В поездке хватался за самые тяжелые чемоданы. Собирал редкие книги, покупал их у букинистов на последние деньги. Перепечатывал и хранил “антисоветскую” литературу. За что был в областной газете пригвожден статьей «У позорного столба» и уволен с работы. Потом восстановили. Ну?! Какова характеристика?! Я уж все скопом написала, любила его слушать и гордилась им, когда он удивлял иностранцев своей игрой.
Итак, полюбив Лилю, Толя честно рассказал все своей жене. Она девочка умная, все поняла, препятствовать не стала . Всегда говорила: “всему лучшему в себе я обязана Толе”.
Толю любили, его нельзя было не любить, и потому многие в мире музыкантов ему говорили, что Лиля ему не пара, что она слишком любвеобидьна и т.д. Но он к этому не прислушивался. Он любил. Им негде было встречаться. Их преследовали. Мы с Левой уже были женаты и старше их на 10 лет, нам очень хотелось им помочь. Любовь Лили и Толи крепла обратно-пропорционально козням против них. На центральной улице в витрине магазина выставили щит, на котором писали издевательские статьи, рисовали карикатуры, обличали их в аморальном поступке. Венец всему – комсомольское собрание! Исключают из комсомола. Лилю исключили из музыкального училища. Толю сняли со Сталинской стипендии. А судьи кто?! Я многих знала. Сколько лили грязи! Запретили им встречаться!
Говорят — все к лучшему. Лиля уехала в Москву, поступила в Московскую консерваторию по классу вокала к Нине Дорлиак (жена Рихтера), выпелась в прекрасную певицу. Толя там же поступил в аспирантуру, закончил. Они поженились. Лиля получила распределение в Саратовскую оперу на первые партии. Дали для начала спеть Марфу из «Царской невесты» Римского-Корсакова. К ней многие продолжали относиться негативно. Мы с Левой присутствовали на ее премьере. Она была хороша (не то что старые толстые оперные дивы), голос звучал красиво, артистична, музыкальна, пела чисто, сливаясь с оркестром. Зал ее принял. Чего же еще? Но ни один артист, режиссер, дирижер не поздравил с успехом молодую хорошую исполнительницу! Она и Толя вышли из служебного подъезда театра, никто их не сопровождал, только мы с Левой встречали их с цветами и хорошими словами. Позвали их к себе, состряпали ужин из огромной яичницы. Выпить было что, мы отпраздновали их радость и ее успех.
Впоследствии, когда наступила реабилитация жизнью и временем, Лева выхлопотал молодым талантливым жителям Саратова двухкомнатную квартиру. У них родился сын – Ленечка. Дальше уже другая история, ибо жизнь делает такие выкрутасы, что они требуют переосмысления.
Партнер
На днях мне Левушка сообщил, что умер Саша Толчанов. Он был в преклонном возрасте, но близким утрата всегда горька. Пусть, как говориться, земля ему будет пухом. У тех, кто любил его, он всегда останется в памяти.
Творческая жизнь у нас шла параллельно. Впервые я увидела его, выходящим из здания кинотеатра «Ударник». Шла мимо, смотрю – какой красивый парень: волнистые волосы, рост, фигура атлетическая. Хорош, ничего не скажешь. Я поняла, что это тот, о котором шептались девчонки, мол, в кинотеатре перед сеансом поет красавец-парень. Они уже о нем все знали: 24 года, Саратовский, был на фронте, получил контузию, в результате, эпилепсия (в этом я потом убедилась), после госпиталя до конца войны пел в военном ансамбле песни и пляски. В том же кинотеатре пела студентка консерватории Женя Бородулина. Она меня пригласила послушать. У него приятный баритон, музыкален, артистичен. Они пели соло и дуэты из оперетт.
Он свободный человек, поклонниц куча. Она замужем, ребенок есть, но, как выяснилось, влюблена в него. В него многие влюблялись. Мне моя самая близкая подруга призналась, что встречается с ним на квартире одной тетки, которая дала ей ключи.
Его приняли в консерваторию по классу профессора Куколева. Строгий дядя. Жил на пятом этаже, больное сердце, с трудом поднимался. Однажды прямо на ступеньках и упал замертво, и ведь не старый, среднего возраста. Саша его любил, хоть педагог он был жесткий. Прощались с профессором в фойе консерватории. Гроб, цветы, траурная музыка, хор, студенты поют… Пауза. Вдруг что-то грохнуло. Упал Саша Толчанов. И забился в припадке. Это было страшно. Неожиданно. До этих пор ничего такого не случалось. В народе говорят: падучая. Все тело бьется в конвульсиях, кто-то его придерживает, вокруг суетятся. Развязка – сон. Его положили на банкетку, он отлежался, потом встал и вместе со всеми пошел на похороны. Меня тогда это потрясло.
Мы часто встречались в оперном классе. Например, «Свадьба Фигаро» Моцарта, я — Сюзанна, а на дипломе – графиня Розина, а Саша – садовник. Или я – Чио-Чио-Сан, а он американец Шарплес. Окончив консерваторию я стала работать в филармонии, пела с симфоническим оркестром. Ждала Алешу, своего будущего мужа, как я думала. Он уехал к отцу в Баку и должен был заехать на обратном пути за мной. В то время мы жили на окраине города, в частном доме, снимали комнату за Сенным базаром. Далеко и всегда темно, страшно. Меня обязательно кто-нибудь провожал. Однажды пришла очередь провожать Саше. Тут я выяснила, что большим интеллектом он не обладает. Такой красивый и такой не интересный. Дорога длинная – говорить не о чем. Шуры-муры я с ним не крутила. Любимое его слово – нежное обращение к девушке: «макака», а уходя говорил: — давай потемкаемся, то есть поцелуемся. Фу! Я такую сюсюкающую лексику не воспринимаю. Это было в первый и последний раз.
Но потом жизнь нас снова свела. Я уже замужем, у меня ребенок. У нас театр. Лева взял в коллектив нового артиста, баритон, кончил консерваторию. Это был Саша. Пел он хорошо, повзрослел, поумнел. У нас сложился дуэт. Он стал моим партнером. Например, мы очень красиво пели дуэт «Огоньки», написанные для нас Беловым и Катцем. Приехала Наталья Ильинична. Я – снегурочка, Саша – дед-мороз. Объявлен конкурс, мы оба готовимся, оба проходим все три тура, оба получаем звание лауреатов всероссийского конкурса артистов эстрады. Обоим дают высокую зарплату.
В 60-ые годы Лева уехал на высшие режиссерские курсы в ГИТИС. Коллектив один, деньги нужны всем, сварганили программу, поехали в область, по селам и деревням. В автобусе Саша садился всегда рядом со мной, опекал, был внимателен. Оркестра у нас тогда еще не было, одно время аккомпанировала пианистка Люба Голынская. Влюбилась в Сашу. На гастролях жила с ним почти по семейному. Хотя уже и он был женат и ребенок и она замужем и ребенок. Хотела разводиться, а муж у нее был замечательный парень. Но Саша на это не пошел.
В сельском клубе, не помню причины, Саша упал на моих глазах. Он упал между стульев. Удержать его было невозможно, тяжелое зрелище, ничем нельзя помочь, только держать. Смотреть как бьется это большое тело, ударяется головой о стулья, (его оттуда не вытащить)… После приступа сон и дикая головная боль. Все проходит, вечером поет.
Вернулся Лева. Отрепетировали новую театрализованную программу, поехали на большие гастроли. Где мы только не побывали! Легче назвать города, в которых не были. Даже в соц. странах были: Германии, Словакии, Венгрии, Румынии, Чехии. А Лева еще и в кап. странах.
Саша женился. Его жена Татьяна, родная сестра ведущего артиста театра драмы Аркадия Высоцкого. А в свою очередь Высоцкий был женат на родной сестре Саши – Алевтине. Тоже артистке этого театра. Вот какая из этого вышла история. У них была двоюродная сестра. Очень близкая жила у них, молодая и красивая. Она отбила у Алевтины мужа, Высоцкого:
— Как же ты так подло поступаешь?! Ты же моя сестра!
— Ну и что? Ты пожила, теперь я поживу!
Это была трагедия. В городе возмущались, сочувствовали Але так, что новоиспеченные молодые вынуждены были уехать.
Однажды, во время «елок» я забежала в свою гримуборную…. Там сидел Саша, склонив голову к ладоням, а в них – мой шарф…
— Саша, ты что?!
— Твой запах… Дышу им…
И тут он мне признался, что любит меня давно и глубоко. И ничего с этим поделать не может, тем более, что я к нему относилась исключительно дружески, не смотря на то, что как раз был период охлаждения между мной и Львом, я даже думала о разводе. Потом все рассосалось. Родилась Машенька. А с Сашей в городе нас давно «поженили». Как пара мы смотрелись красиво. Никто не думал, что я жена Горелика. Говорили: (я сама слышала) – Вон идет Равницкая – жена Толчанова.
Горелика я слишком уважала, чтобы ему изменить. Не могла унизить его, предать. Так, пококетничать – пожалуйста!
Мне приснился сон: мы молоды. Вижу Сашу, он приближается ко мне, но я почему-то его избегаю, он – за мной. Я от него – бегом. Он за мной, я прячусь в разные уголки. Оглядываюсь, он рядом, то есть везде меня достает. Я опять убегаю…. Сон обрывается. Если бы я была суеверна или умела толковать сны, подумала бы, что он меня зовет за собой. Проснулась с облегчением, но понимаю, что хоть я и младше его и сама сейчас в преклонном возрасте и меня судьба, когда ей будет угодно, призовет.
Сашу я видела последний раз на Левином 70-летнем юбилее. До этого мы не виделись долго, с распада театра в 90-ых годах. Он смотрел на меня с тоской и любовью. Так мне показалось. Смешным мне показалось то, что он был обвешан большим количеством орденов и медалей. Я-то знала, что у него был только орден красной звезды – и все! Где он набрал остальные? Сидел в президиуме филармонии как икона. Лева тоже с удивлением мне об этом рассказал по телефону (они часто встречались на каких-то городских мероприятиях). У ветеранов это какое-то поветрие. Они украшают себя чужими заслугами.
Что ж! Судьба предоставила ему долгую жизнь во всем ее разнообразии.
Прощай Саша, я тебя помню!
Феля
С некоторых пор театр Льва Горелика «Микро» обзавелся оркестром. До него, в силу обстоятельств, были часто меняющиеся пианисты- аккомпаниаторы. Весь состав оркестра из четырех человек, уже сыгранный, приехал к нам из Куйбышева (теперь Самара). Музыкальный руководитель – аккордеонист Валерий Арафаилов – необычайно талантливый самоучка виртуоз, с потрясающей техникой, при этом высок, красив, как бог. Зритель балдел. Он типичный трудоголик, занимался постоянно, везде, в любом уголке, даже в туалет ходил с аккордеоном. Поклонниц куча, но он не обращал на них внимание, однолюб.
Солист-гитарист, Александр Соколов, талантлив, музыкально образован. Циничный, острый на язык, девочки ему нравились, так, между прочим, иногда заигрывал с нашей молодой актрисой Валей Ковтун, о которой Горелик сказал, что у нее зад, как у мартовской кошки. Она же была к Саше неравнодушна. Лева ему придумал как обыграть его соло: Саше, как бы не доверяли выходить на публику. Он ищет паузу между номерами, выскакивает из-под занавеса и начинает робко, оглядываясь по сторонам очень смешно, как бы его не застукали, потом играет «Полет шмеля» Р.Корсакова так, что зал разражается шквалом аплодисментов и криками браво. Был еще контрабас и ударник.
В общем не хватало клавишника. Даже я иногда Валере аккомпанировала главную тему из» Травиаты» и подпевала по микрофону из-за кулис, зал замирал, так это было красиво.
Рем порекомендовал своего друга Феликса Аронса. Вообще-то он скрипач, но и хороший пианист. Пришел Феликс к нам домой знакомиться, с ним его жена Ира и дочка Лина двух лет. Пока папа перебирал клавиши нашего прекрасного немецкого пианино фирмы «Циммерман», кое-что играл сразу стало понятно, что это то, что надо – его дочь Линочка в это время выделывала на ковре немыслимые складывания тела, рук, ног, как гуттаперчевая. Мама, Ира – стройная, красивая, спортивная женщина. Врач -гинеколог.
Феликс – особая статья. Внешне — типичный пятый пункт. Полна голова кудрей, вид провинциальный, но заговорил – убедил. Речь, ирония, юмор, обаяние – просто завораживало. Да еще и деловой, характер лидера. Мы подружились и его мнение имело для нас большой вес. Когда Горелик, обожающий Волгу, повез Феликса посмотреть место, где Леве продавал сосед пол-участка земли под дачу, а Феликс прихватил еще своего ближайшего друга Олега Янковского с крошкой Филиппом, они быстро уговорили Леву купить этот участок. Дача без машины?
Купили машину. Тогда достать машину было невозможно, но популярность Горелика уже была велика, ему во всем шли навстречу. Есть участок, есть машина, вишневого цвета, доверенность на Феликса умеющего водить, (из нас тогда еще никто не водил). Там где «А», там и «Б» – купили разборный домик. Феликс взял на себя руководство сбором дома. Обжили мы эту дачу. Она не отличалась ни роскошью, ни богатством, ни удобствами, зато какой дизайн! Как в музей ходили смотреть. Через три года я начала водить и еще через три – Горелик, зятья. Даже внуки успели немножко пожить на этой даче. А главное, ни у кого еще не было, — у нас была замечательная финская баня.
Так о Феликсе. Ах, какой он был бабник! Как он умел влюблять в себя женщин. И даже, когда внезапно, не заметили как, облетела, как одуванчик, его кудрявая голова, став обыкновенно лысой, это ему не помешало. Изменяя на каждом шагу, он обязательно приговаривал: «Моя бедная любимая жена!» Это было ужасно смешно. И еще у него была постоянная, им придуманная, шутка. Если он хотел подтвердить, что дело будет сделано, он становился в стойку, втягивал и без того худой живот, выпячивал вперед грудь, напрягал бицепсы и прохаживался этаким гордым петухом, при этом говоря: «Чтобы не было сомнений!». У нас эти его фразы вошли в поговорку.
Кончался концерт, мы садились в автобус, который отвозил нас в гостиницу. Наши мальчики строго придерживались правила: никаких поклонниц, девочек-однодневочек в автобус не пускали. Мы приезжали в гостиницу и тогда уже кто спать, кто есть, кто гулять.
Феликс и, я еще не сказала про его друга-подельника по ночным прогулкам. Это был красавец-баритон Гена Нарышкин. Прямо Иванушка-царевич. Они всегда жили вдвоем, в смысле, в двухместном номере и «охотились» вдвоем. И всегда с уловом. Как они протаскивали в номер своих девочек – это их секрет. Наутро Феля обязательно каялся: «Моя бедная любимая жена!».
Ира жила в неведении. Какая-то круговая порука, никто ей никогда не проговорился. Семья для него была неприкосновенна, любил и привозил подарки, работал и обеспечивал – полный порядок. Может не к месту, но не могу пропустить такой момент.
Каждый очередной Новый Год мы встречали у нас дома в кругу друзей, иногда даже иногородних. Придумывали оформление квартиры, вроде лозунгов «Оставь одежду всяк сюда входящий», или на плафоне Лева писал: «Лиля + Лева = любовь» и т.д. Писал эпиграммы. Однажды Ирочка написала буквально на всех присутствующих, как всегда с юмором, как я говорю: «с крючочком». Например:
Стало плохо так с евреями,
Одержимыми идеями,
В Драме двое их осталось,
Карл Маркс и Феликс Аронс.
(Саратовский Театр Драмы носил имя Карла Маркса).
Вот еще на Иру, жену Феликса, гинеколога (я не помню первых двух строк):
…Каждый верит в свою звезду,
А она все глядит в…
Прошли годы. Менялся коллектив нашего театра. Распался Советский Союз. Феликс сделал карьеру, стал директором Драматического театра. Почувствовал власть, но дружба осталась. Однако, когда в театр пришел молодой режиссер, который был не по душе Феликсу Матвеевичу и не только ему, спросили мнение Горелика о спектакле этого режиссера, Льву Григорьевичу спектакль понравился и он высказал свое мнение. Феликс был так уязвлен тем, что Л.Г. не на его стороне, что он отбросив годы работы и дружбы перестал здороваться, разговаривать, как будто никогда ничего их не связывало.
Мы очень переживали. Я уже из Израиля звонила Леве: — Как же так?! Неужели все коту под хвост?! Помиритесь!
Лева и сам в недоумении и в обиде.
Однажды они случайно столкнулись и первый Лева не выдержал:
— Феля! Я так не могу! Что это за детские игрушки! Приходи ко мне на юбилей.
Феликс пришел с подарком. Помирились.
Феликса вспоминаю тепло. Он уже не молод, работает, семья его сохранилась. С ним всегда рядом «его бедная любимая жена». Дочь Лина в Москве, самостоятельна, успешна. Он уже дедушка. У Феликса с Ирой есть дом в деревне, их дача.
Ира любит копаться в земле, она там чего-то сажает. И постоянная его любовь… черная аристократка – ротвейлер. Так и живут втроем. Чтобы не было сомнений.
Повесть о Надежде
С приходом Натальи Ильиничны Сац в Саратовскую Филармонию, жизнь ее (Филармонии) преобразилась. Н.И. своим умом, темпераментом, деятельностью, артистизмом всех встряхнула.
Она изучила все, чем обладает Филармония: Симфонический оркестр, его солисты, лекторий, капелла, огромное количество чтецов, артистов разных жанров, — танцоры, жонглеры, какая-нибудь поющая пила, свистуны, фокусники, акробаты, оригинальные жанры и т.д. Всех заставила репетировать, заниматься, повышать мастерство. В общем, нарушила эту сонную, рутинную обстановку. Стала приглашать много гастролеров. Затеяла елки, в них все были заинтересованы – дополнительный заработок. Артисты делились на категории, которые утверждала комиссия, худсовет. У некоторых были очень низкие зарплаты, чаще несправедливо, не по мастерству. Она и тут навела порядок. В елках постаралась занять все жанры: пьесу перемежала номерами. Я – вечная снегурочка и Женечка-матросик вокруг елки с детьми играли, а в пьесе Женя танцевала, я – благодаря Н.И выучила кучу детских песен – пела и т.д. Например, в пьесе был заяц, из «доброй команды» и на вопрос Бабы-Яги и ее «злой» команды, отвечал – Ты кто? – Я заяц! Я чихал на вас! Но он так неубедительно и тихо «под себя» говорил эту фразу, что Н.И. как Станиславский кричала: — Не верю!
Раз сто, наверно, пока зайка не извлек из себя нормальный звук. А этот зайка потом оказался молоденькой, очень красивой девушкой, которая, переодевшись в блестящий китайский костюм, беспрерывно крутила на бамбуковых палочках тарелки, клала на пол большой цветок и, перегнувшись назад, доставала его губами, при этом не прекращая крутить тарелочки. Очень гибкая, мягкая, пластичная. Звали ее Надежда. Маслова. Она была мне симпатична и в ней была какая-то роковая тайна. Познакомились поближе, в тот момент, когда она, скрываясь ото всех, хотела закурить.
— Ты куришь?
— Давно. Только я очень стесняюсь.
Действительно, в то время женщины курили редко.
— А сколько тебе лет?
— 18!
И она рассказала мне о себе.
Она выросла в цирковой семье. Я даже видела такое ее фото: на лошади девочка лет 6-8, написано «Вольтиж Надини». Отец рано умер, как-то трагически и перед смертью взял с нее клятву, что она выйдет замуж за его ассистента, которому он был очень обязан. Надя выполнила отцовскую просьбу. Почти девочка, не любя этого человека, такого неприметного, заурядного, непривлекательного. Родила от него двух детей. Мальчика отдала мужу и ушла от него. Девочку, чуть постарше, оставила себе, скорее своей маме. Она много чего умела из цирковых номеров, например, играла на стаканчиках и на колокольчиках. У нее врожденная артистичность. Я заметила, что он легко влюбляется и растворяется в человеке, которого любит, полностью ему подчиняется, как раба.
Дальше со мной произошла смешная история. Меня и Надю послали на несколько концертов с чтецом. Он хороший чтец, низкий красивый голос, сам грубоватый, циничный. Я в антураже. Надя ему в чем-то помогала, он ей нравился, по крайней мере распивала с ним чаи, заботилась он нем, флиртовала. Он весь вечер читал Маяковского, что ни стихотворение – Лиле, Лилюсе, Лильчику ит.д. Я услышала – замерла! Неужели он в меня влюблен? И при внешней холодности моей к нему неприязни признается мне и таким образом в любви? Признаюсь, с великим стыдом, что я тогда ничего не знала о Лиле Бриг, хотя Маяковского читала и стихи и поэмы. А тогда, как смешно было мне мое заблуждение, когда я узнала кто такая Лиля.
Лева в то время собрал свой ансамбль артистов. Взял в коллектив Надю. Сделал ее своей партнершей. Она оказалась способной. Поставил ей монолог уборщицы, который она делала очень смешно и талантливо. А главное, она была незаменима в помощи за кулисами, когда Леве надо было молниеносно переодеваться. Она все делала точно, быстро, безукоризненно. На нее можно было положиться на сто процентов. Потом, когда м с Левой поженились и ожидали рождения Ирочки, все это время Надя была его ангелом-хранителем. Всегда рядом, она его любила. Я это чувствовала.
Все изменилось, когда Лева принял в коллектив Володю Ярошевского. Это был злой с садистическими наклонностями человек. Я его знала лет с 12-ти. Так как он, как одаренный пианист учился в Консерватории у профессора Нильсона. Часто встречала его. Потом он пропал. Оказывается, был в армии, охранником в тюрьмах, ожесточился. Лева снимал комнату у его родной тети, (мать утонула, отец бросил, не лучшее детство). Кто-то по всему городу срезал трубки в телефонах-автоматах. Засекли Володю. Был суд. Посадили бы, если б не Лева, который выступил как защитник на суде, убедительно, с юмором, тогда уже популярный, поручился за Володю и его отпустили.
Как-то сижу я в комиссии худсовета Филармонии, просматривают нового артиста оригинального жанра, он ловко манипулировал картами. Его приняли. А я думаю: где же я его видела? Откуда такое знакомое лицо? Ба! Да это же тот мальчик – пианист из консерватории. Вот так метаморфоза! Лева решил ему помочь, придумал ему замечательный смешной номер, якобы неуклюжего человека, что ни сделает – все не так. Все идет вокруг рояля. Ставит ноты, те падают. Ставит снова – кверху ногами. В общем, шутит, шутит, а потом как заиграет Профессионально «Кампанеллу» Листа – большой успех!
Он стал ухаживать за Надей. В конце концов поженились, получили квартиру. Она полностью ему подчинилась. Он был плохой человек, издевался над слабыми, например над Ремом, жестоко относился к дочке Нади – Наташеньке. Незаслуженно ее наказывал. Мы даже плакали, жалели ее. Иногда воровал необходимые ему детали, микрофоны, книги. Это нас компрометировало. Надя отстранилась, дала ему полную волю.
Меня он ненавидел. Когда злился, его голубые глаза становились белыми. Такое было свойство. В автобусе Наташенька всегда была рядом со мной, я ее любила, думаю, взаимно. Много ей объясняла рассказывала. Она оказалась очень музыкально способной. В музыкальной школе делала такие успехи, что ее отдали в класс к профессору Бендитскому, у которого были уже зрелые, взрослые ученики.
Когда образовался театр «Микро» мы расстались и расстались в конфликте с Володей. Формально мы помирились. Володя для этого приехал к нам домой ночью, просил за все прощение.
Надя Родила ему сына Ленечку. Красивый мальчик обаятельный. Вырос – стал музыкантом. Он влюбился в Аллу Перфилову (это та, что Валерия – певица) бросил молоденькую жену и женился на Алле. Я и Лева были на их свадьбе у них дома. Они оба работали у нас недолго, потом уехали в Москву, там она Ленечку оставила, ради будущей карьеры. Леня жутко переживал, он ее очень любил.
Надя с Володей придумали новый номер: у него оказались способности экстрасенса. Надя стала его ассистентом, работали вдвоем.
Наташа выросла, окончила Консерваторию, стала писать музыку.
Наташа у нас в театре «Микро» играла на органе. Лева идеально придумал ее выступление: она начинала с Баха, на сцене темно, луч света падает на руки – очень эффектно. Она блестяще играет, потом подключает голос и это так красиво и талантливо. Успех!
Но…Однажды она нас так подвела, что пришлось расстаться. Что с ней случилось, она была такая обязательная? Написала песню, которую в Москве включили в конкурс. У нас в это время 4 важнейших спектакля в концертном зале Ялты. Она не явилась на репетицию.
— Где Наташа?
Никто не знает. Мы – в гостиницу. Нам говорят: — уехала. – Как?! Куда?!
– В Москву на конкурс своей песни. Которая, кстати, никакого места не заняла, а заняла бы, — ее присутствие тоже было необязательно. А мы-то в каком положении! Перестраивались, как могли. На успехе не отразилось, зритель не ощутил потерю, но сколько нервов было измотано всему коллективу. И все решили, что такое предательство должно быть наказано – уволили, хоть и тяжело было.
Ребенком она была очень надежна. Я оставляла на нее 9-летнюю в гостинице 6-летнюю Иру и знала, что та и поест и спать ляжет вовремя, благодаря Наташе. Вот так меняется человек. Где она? Что делает?
Но я начала с Надежды. Надя, Надя, Надя! Хотелось о ней побольше, а том, что она никогда никого не предала, не сделала зла, была хорошим другом. Они с Володей работали вдвоем весь вечер. С ними администратор и водитель. Когда возвращались домой аппаратура стояла рядом с Надей на заднем сидении легковой машины. Инструменты и аппаратуру всегда берегли. И надо же! Выехали с проселочной дороги на асфальт – прямая пустая дорога. Откуда вывернулась машина на которую они налетели не понятно. Рок!
Погибла она одна, на других — ни царапины. Молодая, красивая ее все любили. Ярошевский был не в себе в полном потрясении. Он остался один. Невозможно было поверить в эту нелепую трагедию. Может, наши души когда-нибудь встретятся….
Прощай, Надя и прости!
Интеллектуалы
1.
На часто посещаемых мною симфонических концертах, или на концертах приезжих гастролеров: пианистов (Э.Гиллельс, Я.Флиер, Б.Давидович и др.), скрипачей (Б.Ойстрах, Ю.Ситковецкий, Л.Коган и др.), виолончелистов (М.Растропович, Н.Гутман) и многих других талантливых музыкантов, я почти постоянно встречала, заинтересовавших меня молодых, явно интеллектуальных юношей.
Один из них худенький и кудрявый – Женя Колмановский, молодой критик, театровед, (в последствии гроза Ленинградских музыкантов и артистов). Второй, более яркий восточный тип с заметным физическим недостатком: хромает, с палочкой, на левой ноге высокий ортопедический ботинок (после перенесенного в детстве полиомиелита). Очень популярен среди студентов. В университете о нем говорили с почтением: феноменальная память, знание литературы, поэзии, сам пишет стихи, а его сочинения обсуждались с первого до последнего курса. Имеет большой успех у девочек. Его зовут Борис Белов.
Я их и на своих выступлениях видела. Но вот появился молодой популярный артист эстрады Лев Горелик. Он с ними давно дружил, стали ходить втроем, везде их можно было видеть вместе. Пару лет спустя жизнь свела меня с Гореликом и, естественно, он меня познакомил со своими друзьями. Общаться с ними – удовольствие: простые, веселые, ироничные, остроумные, каждый по своему. Боря нас зачитывал стихами. Знал он их столько, что кажется не может человеческая память столько в себя вместить: Гумелев, Ахматова, Цветаева, Пастернак, Мандельштам, Заболоцкий, Д.Самойлов. Да разве всех упомнишь, особенно я никогда не увлекавшаяся стихами. А Маяковского да и Пушкина он знал от корки до корки. Голос у него глубокий, красивый, чистейший русский язык, выразительность чтения и артистизм притягивали к себе. Он преподавал в школе русский язык и литературу. Влюбил в себя всех своих учеников, когда так трудно завоевать строптивых, хулиганистых подростков. Он смог их укротить своим талантом.
Потом к нам присоединилась Нонна Огарева, искусствовед, член союза художников. Впоследствии в нашем доме, когда мы уже с Гореликом поженились, собиралась элита города, а пока мы просто общались, гуляли, беседовали…
Вдруг наш Борька пропал. Мы – к нему домой. Мама-старушка разводит руками… Три дня домой не приходит, она волнуется, у нее один сын, муж умер, был еще сын – его молнией убило. Стали искать “концы”, вспомнили: на одном из концертов он познакомился с третьекурсницей, очень красивой девочкой. И имя у нее красивое – Зоря! Она сама была в восторге от знакомства с легендарным Беловым. Три дня, сутками читал ей стихи, гуляя по улицам, обворожил ее. Любовь буквально вспыхнула! На четвертый день он привел ее домой и она стала его женой. Левушка (его тогда все так звали) приходил и с восторгом рассказывал, какая у них любовь! Она уходила на занятия и писала пальцем на пыльном стекле: «Боря, я тебя люблю!» Он тоже что-нибудь сочинял, чаще смешное.
Ее родители были в шоке, особенно мама. Повлиять на дочь она не смогла, тогда стала писать письма Боре. Требовала вернуть соблазненную дочь, упрекала в безумии, в неравенстве, оскорбляла, особенно ее возмущало его безденежье, а Зоря, мол, привыкла к роскоши. Боря и вправду был беден. Школьный учитель. Литературным трудом он еще не зарабатывал, но их любовь не смущало. Вскоре она забеременела. Родила мальчика. Как бывает иногда у рожениц – грудница! Это очень болезненно, температура 40. У Бори в кармане всего 150 рублей. Зоря послала его за хлебом и лекарством, срочно, чтобы хоть сбить температуру и снять боль. Пошел. Пришел не скоро.
— Где ты так долго был? Мне же плохо, где лекарство?
— Нету.
— Почему?
— Ты представляешь, мне так повезло! Я давно хотел приобрести подлинный оттиск Рембрандта «Голова старухи», встретил продавца и за 150 рублей, которые у меня были, купил его.
Я в это время пришла навестить Зорю и была в ужасе от этого поступка. Она горько плакала: “Как ты мог? Мне так плохо. Ты меня променял на этот маленький листок”.
— Боря, ну в самом деле, ты с ума сошел?
Для Зориной мамы наступил удачный момент. Она прискакала, взяла машину, схватила дочь и ребенка, сказав, что у нее им будет лучше, она их вЫходит, а там будет видно. Зоря обещала вернуться, но родители ее увезли в другой город.
Боря своего ребенка увидел уже почти взрослым и всего один раз.
Левушка написал эпиграмму:
Наш один знакомый Борька
Погулять решил на зорьке,
Погуляв немного, брат,
Зорьке предпочел закат…..
Боря остался один. На него сваливались несчастье за несчастьем. Старенькая мама упала – перелом шейки бедра. А вскоре и из жизни ушла.
Он стал зарабатывать тем, что писал на заказ. Мне писал замечательные текстыдля песен. А музыку- пианист и композитор, лауреат международного конкурса, ныне профессор консерватории, Анатолий Катц. Одна совместно ими написанная песня «Саратовская весенняя» была настолько оригинальна, задорна и к месту, что ее в моем исполнении записали в Ленинграде с оркестром телевидения. Почти в каждом магазине ее тогда крутили.
Боря с Толей написали мне баллады: «Мама», «Аннушка», «Обо мне». Одна из них начиналась:
Вновь рояль, как черный лебедь
Поднял гибкое крыло….
В зале шорох, в сердце – трепет….
И тревожно и светло.
Сердце, сердце хватит биться,
Прыгать белкой в колесе
Выступление певицы объявил конферансье….
Я выходила в белом на фоне открытого черного рояля — впечатляло. В балладе звучали отрывки знакомых песен, классика (фрагмент концерта для голоса с оркестром Глиера). Хотелось показать возможности голоса.
Боре Белову и Толе Катцу я хочу сказать спасибо за творческую дружбу. Я все помню. Пишу, чтобы мое будущее поколение знало какие-то вехи моей жизни.
2
Так же как я никогда не увлекалась стихами (не к моей чести), я ничего не смыслила в живописи. Сама рисовать не умела. Не помню, до женитьбы или после, мы с Левой оказались в Москве. Пошли в Сокольники, там в парке была выставка американских художников-абстракционистов. Впервые американцы в ССР. Странно, народу почти нет. Потом стало понятно. Насмотрелись. Убейте меня – я бы и сейчас не восприняла это искусство. Тем более тогда. Огромные полотна, издали смотришь – яркие пятна, черточки, кружочки. Что это?
Подходишь ближе – название картины, подпись художника. Ну хоть какая-нибудь черточка соответствовала названию. Ничего понять не могу. Какая гадость эта живопись! Кажется, я высказалась вслух, потому что Горелик сказал: — Не понимаешь – молчи! Ладно. Молчу. Но мне это не интересно.
А в Саратове Лева напустил на меня Борю, чтобы он научил меня понимать живопись. Боря очень доступно и терпеливо мне объяснял. Привел в пример теперь уже нашего общего знакомого Н.Гущина, реставратора музея им.Радищева. Талантливый художник, приехал из Франции, где был популярен, признан, но во время ВОВ взыграла в нем русская душа, попросился на родину, его приняли, но ограничили в месте проживания. Разрешили Саратов, дали где-то на задворках крохотную комнатушку. Он сильно отличался от серой Саратовской публики. Длинные седые кудри, берет, серое длинное пальто нараспашку. Такая достопримечательность города. Мы бывали у него дома. Боря показывал его замечательные работы, портреты. Сразу видна рука мастера. Но есть и такие работы, что я понять не могу. Мазня – это я так думаю. А Боря мне говорит: — Ты же видела, какой он мастер. А это его поиски другой манеры. Вот «Лесная сказка», вот «Волга», присмотрись, видишь, в чаще леса свет, как будто солнце туда проникло, представь себе, вникни и ты увидишь сказку. Или вода, она же не просто прозрачная. В ней водоросли, разные организмы и лучи отражаются, смотри: тут она мельче, светлее, а там – глубже, темнее. Надо сказать, что я вникла. Эти работы висят у нас дома. И я уже смотрю на них другими глазами. У нас много работ Гущина, очень хороших. Есть юный Левушка, такой романтичный, прекрасная голова негра и др. Мы заваливались к нему иногда целой толпой. Боря часто приходил к нему играть в шахматы. Жил он внешне бедно, по-спартански. Как-то на день его рождения, видя, что у него стоптаны башмаки, сложились и в подарок купили ему туфли. Выпивку и еду приносили ссобой. Шумели, рассказывали анекдоты. Он сам рассказывать стеснялся. Писал на бумаге содержание и давал Леве, чтобы он рассказал.
Конец печальный, он заболел раком и ушел из жизни еще не старым.
Но не могу не высказать нашего общего удивления по поводу того, что он оказался скуп. И как бы не хотелось об этом писать, но рассказ о нем закончу правдой. Когда он болел за ним долго бескорыстно ухаживала бедная женщина. Он ей какие-то гроши платил. Но, когда умер, выяснилось, что у него на счету было 80000! Он был одинок. И ни копейки никому не оставил, зная, как его близкие друзья – Боря, Нонна и многие другие нуждались, получая маленькие зарплаты. Все ушло государству. Мы его любили, уважали, думаю, на том свете ему было стыдно. Простили его и пусть земля ему будет пухом!
3
Не было такого города, если в нем был хоть какой захудалый музей, чтобы мы с Левой, (а иногда он вытаскивал целый коллектив) в нем не побывали. Молодые художники, только начинающие выставляться, как правило, находились в зале, наблюдали за зрителями, интересовались их мнением. Если работа Леве нравилась, он говорил мне о своем восприятии, он интуитивно ощущал талантливого художника. Указывал мне на цвет, композицию, замысел, многоплановость и т.д. Художник невольно прислушивался к оценке и понимал, что человек чувствует живопись, понимает о чем говорит, со знанием дела. Подходил, знакомился, приглашал к себе в мастерскую. А это самое интересное.
Иногда студии художников расположены рядом. Они общаются, можно сразу многое увидеть. У каждого есть своя какая-нибудь любимая работа, в которой он выражается свободнее, понимая, что выставлять ее нельзя. А в мастерской покажет. У каждого свои «цацки»: подбирают интересные предметы, выкинутый антиквар, старую рухлядь, приводят в порядок и чего только интересного в мастерской художника не увидишь.
У себя он раскован, гостеприимен и, видя стоющего человека, старается подарить что-нибудь свое. Горелик от художника не уходил без подарка.
Он, в свою очередь, приглашал на свой спектакль и доказывал, что и он в своем деле высокопрофессионален. Завязывалась дружба и на долгие годы. Самая первая работа была подарена в Грузии бедным молодым художником Соселия (ныне именитом) – Грузинская девушка на палитре, с дыркой для пальца. И…. Пошло-поехало. Сначала вешали на стены, потом прислоняли к стене, потом завели папки, потом построили стеллажи. Когда их стало не менее пятисот, наш друг, научный сотрудник музея Нонна Огарева, стала работать над каталогом. Так образовалась коллекция. Жизнь Горелика раздвоилась. Он фактически овладел профессией искусствоведа. И впоследствии стал членом Союза художников. Уйдя со сцены устраивал выставки, их было много. Об этом можно прочесть в его книгах.
Но и я росла. Стала многое понимать, отличать хорошее от плохого. Есть любимые художники. Я знала всех авторов работ в нашей коллекции, не со всеми знакома, но всегда могла назвать фамилию художника и отличить его манеру письма. Занятия с Борей Беловым дали свои плоды. А вот уехала и стала забывать. Годы. Зато у меня из четырех внуков – два художника. Сын старшей дочери – Илья Коц и дочь младшей – Мария Байтман. Оба талантливые. В этой стране, где мы живем – это не большая заслуга, к сожалению. А коллекция Горелика на склоне лет украшает его жизнь, дает энергию и силы к существованию на этой земле. По телефону мы общаемся ежедневно.
Прикосновения
Гердт
Успешные артисты с богатой биографией пишут мемуары. С большим интересом их читаю: Г.Вишневская, Е.Образцова, Л.Утесов, Ю.Никулин, З.Гердт – много появилось мемуарной литературы. Вот еще Эльдар Рязанов – «Мой 20 век»… Вот биография! Сам создал знаменитых, в силу своей профессии, приглашал ставших знаменитыми. В его книге целая охапка замечательных людей. В основном, артистов, с которыми общался. Кого полюбил – не поскупился на превосходные характеристики, многословные, убедительные – заслужили, достойны: И.Смоктуновский, Л.Ахеджакова, В.Гафт, З.Гердт… Не могу писать «и др.» Перечислить невозможно.
Не довелось близко общаться с людьми такого полета. Было обилие разных встреч: знакомства, от «здравствуйте!» до «До встречи». Это не в счет. Пишут о З.Е.Гердте и кому не лень, и те, кто в самом деле был близок с ним. Мне вспомнился маленький эпизод, связанный с Зиновием Ефимовичем. Еще до замужества, Левушка прожужжал мне уши о человеке по фамилии Гердт, который прошел войну, после ранения хромает, умен, с потрясающим чувством юмора, пишет ироничные стихи, прозу для эстрады, сам знает неисчислимое количество стихов великих поэтов. Читал мне, написанную Гердтом юмористическую поэму: Юношу бросила любимая девушка, он представляет себе, что много достиг, стал героем, мечтает, что об этом узнает любимая. И «…чтобы она себя кляла, кого я дура упустила!» (к месту. Моя самая близкая подруга Марина С. Сказала Леве именно эту фразу, придя к нам на свадебное застолье).
Еще Лева рассказывал о своем кумире, что до войны у него был необыкновенный роман. Забегая вперед, знаю, что он впоследствии встретил свою любовь Татьяну. Они поженились, прожили большую жизнь. Она же его проводила в последний путь, оставшись жить воспоминаниями. Я читала об этом ее книгу.
А тогда З.Е. писал Леве тексты для эстрады: «Рыболова», «Москва-Саратов». Ставил В.Плучек. Они вдвоем, шутя разыгрывали Леву. Может, это было году в 1953-4, не помню точно.
Мы с Левой поехали в Москву. Он хотел меня познакомить с Зиновием Ефимычем. Как-то днем пошли к нему в гости. Тогда еще он жил один. Я приоделась, хотелось понравится. Он приветливо встретил, в основном, беседовал с Левой. Я как бы присутствовала. Спустя время, я спросила Левушку:
— Как ему я? Что он тебе обо мне сказал?
— Сказал, что ты симпатичная, что ко мне относишься снисходительно…
— Вот так раз!
Вообще-то, он физиономист. Но тут ошибся. Такого не могло быть. Возможно, я так стеснялась, что мою скованность он принял за нечто другое. На этом мое личное знакомство с З.Еф. окончилось.
Потом произошел «смешной» эпизод. В Ж/Дор клубе в Москве около Казанского вокзала давали спектакль тетра кукол Образцова «Чертова мельница», в главной роли – Зиновий Ефимович Гердт. Конечно, мы пошли. Там же, возле Ярославского вокзала, напротив, купили огромный букет белых хризантем. Зима. Холодно. Перебежали площадь. В клубе, как это обычно делают, передали букет за кулисы, чтобы вынесли Гердту по окончании спектакля, который очень впечатлил. Голос у З.Е. из тех низких мужских, бархатных, которые мне необычайно нравятся. Труппа выходит на поклон, все в голубых комбинезончиках. Красиво. У Гердта наибольший успех. Сейчас вынесут цветы… Нет… Нет… Нету!!! Что случилось?! После закрытия занавеса побежали на сцену. Оказывается, пока шел спектакль, цветы оттаяли и облетели! Не нести же веник! Какая неприятность. З.Е. знал, что мы в зале. Невольно мог подумать: «вот скесы!» Потом ему объяснили. Мы долго все над этим смеялись.
В наше пребывание в Москве случился еще один эпизод. Жили мы с Левой на трубной улице у хозяйки, у которой он жил в студенческие годы. В Большом театре «Ромео и Джульетта» с Улановой. Мечта Левы. Он обожал балет. Да и я никогда еще не была в Большом. Билетов у нас заранее нет, думаем, купим у театра с рук. Поехали трамваем. Лева там встретил знакомого, молодого Льва Дурова, ныне народный артист. Оба обрадовались, пообщались. Подошли к театру. Желающих приобрести билеты неисчислимое количество. Подошел парень (вычисли нас – провинциалов), предложил 2 билета. По двойной или даже тройной цене – не жалко, лишь бы попасть! Купили, счастливые, идем на контроль – не пускают! Билеты фальшивые! Такое горькое разочарование. До слез! Денег больше нет, да никто и не предлагает… Лева пошел к администратору. Удостоверение артиста дает ему предпочтение, если есть возможность. А тут – никакой! Стоит мой Левушка в унынии… К кассе подходит мужчина средних лет, сдает один билет. Администратор зовет Леву, говорит:
— Вот, солист оркестра Реентович сдал билет – возьмите!
Незадача! Билет один! Взял, конечно, но кому идти?! Конечно, ему. Такой любитель балета. А я еще увижу. Немножко посопротивлялся, пошел. Потом с восторгом рассказывал:
— Представляешь?! Я сидел во втором ряду, рядом с Завадским! Кругом знаменитости.
Благодарил меня за великодушие. Недавно, в разговоре по телефону вспомнили этот случай. Он опять отметит мой, так сказать, благородный поступок.
С Зиновием Ефимовичем Лева общался еще не раз. Был в курсе его семейных событий. Мне рассказывал. Как-то на гастролях в Ереване Лева встретился с другом детства еще по дворцу пионеров в Баку – Котиком , Константином Арбеляном. Он пригласил нас к себе в гости. Расскзал, что стал родственником Гредта: женился на дочери Татьяны – жены З.Е. Родилась девочка, кажется Катя. Котик, руководитель оркестра, композитор. Написал на рождение дочери забавную песенку. Наиграл на рояле, припевая:
Флик-флик-фляк, Флик-флик-фляк…
Через годы мы виделись с Котиком и его дочерью, уже взрослой, замужней, жившей с мужем в Париже – на интуристском пляже в Сочи. Он сказал, что ей плохо в Париже, у нее депрессия… там была какая-то трагедия…
В Левиной книжке «Веселый карманник» есть запись в книге отзывов с художественной выставке, которую он проводил в Москве из своего собрания.
Запись З.Е.гердта, цитирую:
«Левушка! Я восхищен перед тобой. Ты устоял в человеческом звании перед трясиной эстрады. Дай тебе Бог! Твой Зиновий Гердт».
Это дорогого стоит.
Так и я прикоснулась к жизни достойнейшего человека.
Добрые слова
При желании, в моей маленькой, оборудованной всем необходимым, комнатке, может разместиться вся, живущая здесь семья… Кровать, кресло, табуретки, пол… Расселись. Маша включила Интернет.
— дети, хотите послушать молодую бабушку?
— Конечно!
И впервые услышали, к сожалению, не классику, не лучший вариант, но все же молодой, чистый голос:
«Есть простые слова
Неприметные слова,
Но как от них легко и радостно…»
«Добрые слова» написали Толя Катц и Боря Белов. Маша плачет (как и Ира, которая первая нашла меня в Интернете.) Людмила Равницкая, Лауерат Всероссийского конкурса Артистов Эстрады поет «С добрым утром». Одно время эта песня звучала на утренней передаче по радио с этим же названием. Я ее слышала еще в короткометражном фильме, где начальник учит рыбу в проруби, а ему ее подсовывают из другой проруби.
Прослушав бабушкину песню «С добрым утром» Машенька сразу скачала песню на свой компьютер.
— баб, теперь ты есть в Интернете.
То есть в мире, пусть мало, но есть!
Миша в восторге – Ой, бабуля! Как здорово!
Да, им понравилось, когда – вот она – бабушка, а вот она поет – молоденькая. Такой контраст.
Телевизор. Сейчас, в связи с войной, там идет каждый час интересующая нас информация. Пятничная хорошая программа 7:40. Очаровательная Наташа Манор, маленький пианист-вундеркинд, хорошая молодая израильская певеца – понимает, о чем поет. Мужчина с женским голосом, жеманный, много хлопочет лицом, не интересно.
А вот Юлик Ким. Он знаменит. Талантливый бард. Оформил множество спектаклей в Москве, кино (Бумбараш), у нас в Саратове «Недоросль»…. Рассказываю детям, что он писал для меня песни.
— Ну да, правда?!
Им не верится. Только Илья – самый старший, успел послушать меня. Это была программа «Дело не в шляпе» режиссер Л.Эйдлин, текст и музыка Юлия Кима (тогда Михайлов).
«Пора подумать нам про то,
И мы у вас вниманья просим!
Про то, зачем, и как, и что
На голове своей мы носим…»
Так начинался наш спектакль театра «Микро». А вот мои песни:
«Соловей»…
«вот так иногда
Пела дома я,
На кухне, посудой звеня….»
«40 лет» На мой юбилей, «Милый мой», «Про Саратов»:
«Вот вы знаете что?
Вот вы попробуйте,
Выйдите, к нашей пристани…»
С Ромой Брандтом (артист нашего театра) дуэт:
» Послушайте, вы ходите
За мною по пятам…
-Ну да! А что?
-Вы глаз с меня не сводите.
Я что, картина вам?»….
Для завершения программы Юлий написал песню для Льва Горелика, выходящего в образе клоуна, в клоунской шапочке. Эта песня персонально написана для этого образа Льва Горелика:
«Я клоун. Веселый клоун.
Я этой шапочкой навеки коронован»…
Завершался спектакль театра «Микро» этой же песней:
«Давайте, поля сражений
Объединим в один манеж
Для представлений.
Я выйду на середину,
И вы как дети смейтесь,
Смейтесь надо мной»…
Эту песню запела Камбурова и все думали, что она написана для нее. Это не так!
Кстати, наш знаменитый завод «Техстекло» подарил Горелику к юбилею в память об этом спектакле, хрустальную цветную, клоунскую шапочку. И два больших хрустальных башмака.
Однажды, мы с Юликом, будучи на гастролях в Сочи сидели в номере Приморской гостиницы, отдыхали и так спонтанно спели дуэтом «Не искушай меня без нужды» Глинки, в два голоса. Получилось красиво, чисто, слаженно.
Во время работы над «Дело не в шляпе» мы часто собирались у нас дома. Юлик много пел нам из разных своих спектаклей. Как-то раз, он заночевал у нас. И мы тихонько стащили его допотопный потрепанный портфель, оставили его себе как реликвию, а ему подарили новый, тоже коричневый.
Знакомая дама здесь, в Иерусалиме, пошла на концерт Юлика. Я попросила ее передать привет. Я думаю, что она не поверила, что мы хорошо знакомы. Прорвалась к нему за кулисы и передала привет. Он обрадовался – конечно – говорит – знает, помнит! Взял у нее мой телефон, позвонил мне. Дама убедилась, что я говорю правду. Зауважала.
Рассказ о друзьях-художниках из Свердловска
В 60-70 годы 20 века ты выписывал все хорошие журналы: «Юность», «Новый Мир», «Иностранная Литература» и др. Юность мы старались не пропускать — любили. Как-то в одном из номеров увидели картину, в которой Ленин был не такой как мы привыкли. И трибуна была необычная и Ленин более человечный. Авторы из Свердловска Мосин и Брусиловский. Тогда, как бы, была оттепель. Их расхвалили в разных органах печати, отметили талант, необычность. Но вдруг похолодало. Какой-то долбанный чиновник нашел, что она (картина) безыдейная. Сразу испугались, картину сняли с выставки и замолкли. Нам она очень понравилась. А тут как раз гастроли в Свердловск. Лева – в художественный музей. Познакомился с художниками, особенно с тремя талантливыми друзьями, а потом с их учениками. Первый – Волович – график (известный «Ричард – львиное сердце»), высокий, худой, в изумительным редким басом и, кстати, пел. Мосин – пейзажист, типичный крепыш-сибиряк. Его жена была знатоком уральских камней. Третий – Миша Брусиловский, по-моему, гений – маленький, кругленький, обаятельный. У него в мастерской были работы Неизвестного, с которым он дружил.
Все трое стали близкими друзьями Левы, еще и с семьями. И меня втянул, к счастью. Стал, как Д Артаньян, четвертым другом. Иногда, в свободные дни он «подскакивал» к ним в Свердловск. И Брусиловский к нам приезжал, он не был обременен семьей, жил на даче, нарисовал Машу беременной, это было лето 1986 года. Леву рисовал с натуры, а меня не успел. Потом, года через два по памяти сделал мой портрет. Похожим остались только цвет волос и платье. Но эти два портрета – очень хорошая художественная работа. Они висят в рамках у Иры дома, большие, ими сразу интересуются. – А это кто? Тебя-то все узнают. – А это наша мама. – Ну да?! А я тут стою и смеюсь, я не обижаюсь. Лишь бы видно было, что это рука большого художника.
Мосин рано ушел из жизни. И это была большая потеря для всех вас. С Мишей Лева периодически видится, а с Воловичем (он уже заслуженный) переговаривается по телефону. Конечно, у нас есть и его работы.
А вот Мосина только один пейзаж. Однажды, после гастролей, уезжая на след. день, Лева был потрясен подарком Мосина, который рисовал небольшой пейзаж всю ночь, чтобы тебе подарить персонально. Это было запоминающееся зрелище. Мы – артисты – и наш реквизит обычно заполняли пол вагона. Вдруг появилась толпа, заполнила весь вагон шумом, смехом. Ребята устроили тебе проводы, принесли стопки, водку и огромнейшую кастрюлю (где такую взяли?), завернутую в ватник, полную горячих, с огня, пельменей. А в Сибири их умеют делать. Это Мосин, коренной сибиряк, постарался и принес в подарок пейзаж. Было замечательно и памятно на всю жизнь. Он рано ушел. Светлая ему память. Друзьям его очень не хватает…
На Ордынке
Не спала всю ночь. И снотворное выпила. Не помогло. Заметила, если зачитаюсь или обдумываю то, что взволновало или навеяло – все!… Момент, когда начитает клонить в сон, пропущен, считай, не уснуть до утра. Иногда в таких случаях, зажигая свет, читаю….
О чем я думала?… О телепередаче. Вот и Алеше Баталову 80 лет! Не могу похвастать особо близким знакомством, но есть и свои личные впечатления. Как он полюбился народу, безоговорочно, сразу, в любом образе: и мужская красота, и обаяние, и доброта, завораживающий тембр голоса, скромность, русскость… чтобы еще прибавить? Главное! А какой артист. Как жизнь сводит людей… Его мать вышла замуж за писателя-сатирика-юмориста Виктора Ардова. У Алеши появился отчим. Он его почему-то редко упоминает. Есть причина? Алешина мама родила еще двух сыновей Борю и Мишу Ардовых. Я их знала еще подростками. Виктор Ефимович покровительствовал Льву Горелику, моему мужу. Написал аннотацию к первой книжке Льва. Защищал, когда Леву оклеветали, приезжал к нам, писал письма и всегда, когда мы бывали в Москве, ( а это было часто) приглашал в гости. Там мы и познакомились со всей семьей. Гостей у них на Б.Ордынке всегда полон дом, сидели за большим столом, пили горячее красное вино, закусывать было нечем. Юмор так и витал в воздухе. В.Е.Ардов просто фонтанировал остроумием, любил рассказывать разные байки. У него была феноменальная память и энциклопедические знания. Внешне очень красивый, женолюб, матерщинник, (некоторые друзья его называли «морально-разложившийся Иисус Христос») необычайно талантливый человек. И дети в него. Но дороги жизни у всех разные. Боря вырос, кончил ГИТТИС, стал артистом, даже немножко снимался. Высокий, красивый. Потом резко поменял профессию, стал мультипликатором. Рано умер.
Миша – небольшого роста, красивый, похож на отца, с юных лет любил красивых женщин, влюбчив. Я поняла это на банкете после выступления нашего коллектива в ЦДРИ. Сейчас он седой батюшка с огромным крестом на шее. Имеет приход. Отец – иудей, мать – православная. Он выбрал православие.
Юмор в этой семье не угасал. Однажды, мы с Левой пришли к ним и обалдели увидев на стене и на потолке черные следы мужских ног, на В.Е махнув рукой, сказал:
— Это Алеша вчера пришел пьяный, прошелся…
Меня сильно взбудоражила телепередача об Алеше. Его племянница, (очевидно дочь Бори) показывала на окна салона, комнаты Алеши, где всегда, приезжая в Москву жила А.А.Ахматова. (Комната была настолько мала, что кровать не умещалась и Алеша сам сделал ей топчан). Я тоже помню эти окна.
А с Ахматовой я тоже сидела рядом на диване, за столом. Большая, грузная, уже седая, молчаливая, с накинутым на плечи шерстяным вязаным платком. Она говорила, что эстраду знает по Горелику, который неоднократно показывал свои миниатюры прямо за столом. Подарила Леве свой рукописный «Реквием» (это тогда была крамола). В последствии, Лева подарил его Саратовскому музею.
Была я как-то в кабинете у В.Е. Обычно он туда никого не пускал, а тут позвал помочь ему что-то найти. Как он в нем ориентировался, если кабинет был завален книгами и бумагами с пола до потолка?! В салоне за столом у него постоянное место, справой руки на подставке электроплитка: он любил сам варить себе на ней кашу. И еще одна особенность: покупая любые вещи, где есть пуговицы, он их дополнительно пришивал. Трогательно было видеть его с иголкой в руках.
В.Е приезжал к нам в Саратов. Выступал в университете, сидел на наших репетициях. У меня сохранилось два его автографа: на одном листке, вырванном из блокнота, он нарисовал меня и подписал: » Лильке поет Румынке». (тогда модная была песня «Ляна») На втором – мой профиль и надпись: «Так вот среди амурных стрел, на ком Горелик погорел!». У нас есть его фото с надписью. И сохранили почтовую открытку, где он написал крупным почерком: «Мудак! Что ты молчишь?» И пропустили, это в те-то времена!
У В.Е. была любимая собака. Ее снимок стоял за стеклом буфета:
— Ой, я хочу такую!
— Приготовь 250 р. – и будет тебе такса, родственница Брежнего. Постараюсь.
Что-то у нас тогда не получилось.
А мои личные воспоминания об Алеше вот какие. Я видела в цирке и поразилась красотой и талантом молоденькой цыганки по имени Гитана. Она блестяще и на лошади скакала… Баталов без памяти в нее влюбился. Однажды, когда мы были на гастролях в Сочи, там же был и цирк, к нам в номер гостиницы пришел Алеша и, смущаясь, попросил Леву достать билет на самолет в Москву.
— Алеша! Ты не можешь достать билет?! Если не ты, то кто же?!
— Понимаешь, я прилетел всего на один день на свидание с Гитаной.
(Мы уже были наслышаны о невероятной любви Алеши и Гитаны)
— Мне срочно нужно в Москву, а очередища такая, что я не успеваю.
Ему даже в голову не пришло, что с его популярностью, он может взять билет и без очереди. Настолько был скромен. Через некоторое время ему позвонил и сказал:
— иди в кассу и возьми свой билет!
— Слушай, лева, как тебе это удалось?!
— А очень просто! Я сказал, что я Баталов! Иди, билет тебя ждет.
Вторая случайная встреча была уже в Симферополе. Алеша пришел к нам в номер. Опять после свидания. Усталый, в костюме, жарко в пиджаке. У него самолет вечером. Некуда приткнуться на несколько часов. Принял душ, лег спать. Его светлый пиджак висел на спинке стула. Я, как какая-нибудь фанатка трогала его, думала: — Мне выпало счастье общаться с Баталовым.
Мы уехали на концерт раньше его. Между прочим, его сопровождала женщина: то ли тетя, то ли двоюродная сестра, немолодая, очень заботливая, она как телохранитель следила за его здоровьем, чтобы выпил таблетку вовремя поел, отдохнул и т.д.
Больше мы с ним не встречались. Нет! Встречались! На киноэкране!
Мы обожали трилогию писателя Германа, по нему фильм «Дорогой мой, человек», а «Летят журавли», а «Москва слезам не верит» и другие. Много. Но что меня потрясло, впервые об этом было сказано вслух на передаче телевидения, то, что он с женой развелся, женился на Гитане, по большой любви, прожил с ней жизнь – знала, но не знала, что у них родился ребенок, девочка, больная, инвалид на всю жизнь. И они не отказались от ребенка, как делаю многие, особенно артисты. Они забрали девочку и растили ее с любовью и заботой. Она выросла в инвалидной коляске, закончила ГИТТИС, написала сценарий, работает.
Родительский подвиг, который еще возвысил его в моих глазах. И не только моих. Можно смело сказать: Таких нет.
Этот гениальный человек заслужил, чтобы всевышний дал ему жить без страданий столько, насколько хватит его здо